…араметры перестают играть какую-либо роль в рамках всего текста.

Проследим взаимоотношения временных форм глаголов в пределах предложения, сверхфразового единства и всего текста в небольшом расска­зе А.П. Чехова "Смерть чиновника":

"В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор. Иван Дмитрич Червя­ков сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на "Корневильские коло­кола". Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства. Но вдруг ... В рассказах часто встречается это "но вдруг". Авторы правы: жизнь так полна внезапностей! Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось. .. он отвел от глаз бинокль, нагнулся и ... апчхи!!! Чихнул, как видите. Чихать никому и нигде не возбраняется. Чихают и мужики, и полицеймейстеры, и иногда даже и тайные совет­ники. Все чихают. Червяков нисколько не сконфузился, утерся платочком и, как вежливый человек, поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого-нибудь своим чиханьем? Но тут уж пришлось сконфузиться. Он увидел, что старичок, сидевший впереди него, в первом ряду кресел, старательно вытирал свою лысину и шею пер­чаткой и бормотал что-то. В старичке Червяков узнал статского генерала Бриэжало-ва, служащего по ведомству путей сообщения".

Это первый абзац. Читатель хорошо знает этот рассказ и поэтому нет нужды описывать дальнейшие события и смерть Червякова. Временной

¹ См. о контекстно-вариативном членении текста в гл. III. 94

континуум в этом сверхфразовом единстве осуществляется прошедшим временем глаголов сидел, глядел, глядел и чувствовал. Дальше конти­нуум прерывается авторским отступлением (рассуждение относительно выражения Но вдруг). Одновременно Чехов вводит сентенцию: авторы правы: жизнь так полна внезапностей ! В этом отклонении от линии по­вествования уже все в настоящем — обобщенном. Далее возобновляется сюжетная линия и все глаголы опять употреблены в прошедшем времени - померещилось, подкатились, остановились, отвел, нагнулся, чихнул.

Но это прошедшее стало настоящим в силу художественной изобрази­тельности - введения в текст колоритного звукового междометного апчхи (с тремя восклицательными знаками) и обращения к читателю — как видите, обращение, в котором использован глагол в настоящем вре­мени. И дальше опять отклонение в настоящем обобщенном времени: чихать никому не возбраняется. Чихают и мужики . . . Все чихают. Затем снова восстанавливается цепь действий выраженных прошедшим време­нем глаголов.

Конкретность, т.е. образность содержательно-фактуальной информа­ции достигается в рассказе взаимозависимостью временных форм глаго­лов и, что особенно важна, пространственным континуумом. Указание на определенное место действия — второй ряд кресел, т.е. в театре, и на определенное лицо - Иван Дмитрич Червяков - создает обстановку, в которой вымышленное становится реальным. Совершенно справедливо замечание Чейфа о том, что индивидуумы конкретны в пространстве, а не во времени и что это можно объяснить природой человеческого опыта, а именно человек может находиться в одном и том же месте в раз­ное время, но не может быть в разных местах в одно и то же время, сле­довательно, есть какая-то асимметрия времени и пространства [Н. Par-ret, 8,9].

В анализируемом рассказе Чехова событие привязано последовательно к театру, к дому Червякова, к приемной генерала, к улице, снова к дому, т.е. к конкретным местам, но не привязано ко времени: В один прекрас­ный вечер. Течение времени легко воспринимается читателем, поскольку события даны в их последовательности: в антракте, придя домой, на дру­гой день, еще на другой день. Таким образом, все действие рассказа раз­вертывается в течение трех дней: первый день — в театре, второй день — в приемной генерала, третий день — опять в приемной генерала.

К пространственным параметрам условно можно отнести и dramatis persoпае, т.е. действующих лиц художественного произведения. Они, как место и время, привязывают действительное к конкретному моменту его протекания. Вне dramatis personae нет ни одного текста. Даже в научных трудах они присутствуют. Исследователь, экспериментатор, автор, оппо­ненты, с которыми он полемизирует, авторитеты, на которые он ссылается, ученые, упоминающиеся в труде, и др. Они реальны, они во плоти.

Другое дело в художественном произведении (если оно не историко-художественного плана). Здесь воображаемый мир представлен как реаль­ный. Требуется большой опыт, чтобы   постоянно удерживать в памяти

95

нереальность происходящего, спроецированного в якобы реальные условия существования. Так называемая "текстовая энергия" способна возбуждать частичное, а иногда и полное переосмысление временного и про­странственного континуумов. Настоящее обобщенное под влиянием мик­ро- и макроконтекстов начинает приобретать черты настоящего конкрет­ного, поскольку в смысловом плане оно тесно связано с только что опи­санным фактом (ср.: чихнул и чихать никому и нигде не возбраняется).

Мне уже пришось отмечать факт некоторой потери автосемантии пред­ложения в тексте (Гальперин И.Р. 1977, 1). Любая сентенция, а тем более предложение с глаголом в настоящем времени, не имеющее абстрактно-обобщающего смысла, будет связано неразрывными нитями с предшест­вующим или последующим содержанием. Читатель может даже и не за­метить "вставочного" характера таких предложений, как Все чихают, поскольку это предложение стоит в ряду: Чихнул, как видите. Чихать никому и нигде не возбраняется. Чихают и мужики. . . и тайные советни­ки, а исследователь-лингвист должен подвергнуть детальному анализу и стохастическому перебору возможные варианты смысла отдельных пред­ложений, изолируя их от контекста. Но, повторим, сила континуума со­стоит именно в том, что он способен нивелировать темпоральные разли­чия, в особенности если они находятся в пределах одного сверхфразово­го единства. О взаимопроникновении прошлого и настоящего сказано много и нет нужды здесь описывать разные формы такого взаимопроник­новения. Важно лишь подчеркнуть, что само движение текста, т.е. его поступательный характер заставят читателя видеть непрерывность в его прерывности. Дискретность отдельных частей имеет своей задачей выде­лить актуализованное, заставить читателя обратить внимание на часть обще­го движения и увидеть место этой части в непрерывном потоке информа­ции¹ . Человеческий интеллект способен воспринимать время и движение вне зависимости от того, представлены они в непрерывном или прерыв­ном виде. Однако с точки зрения прагматики целесообразно представлять эти категории в расчлененном виде.

Приведу следующее высказывание Ж. Вандриеса:

"Стилисты находят в нем (настоящем времени) особую прелесть; они говорят, что настоящее более выразительно, более наглядно, что оно в гла­зах читателя воскрешает всю картину, что оно нас переносит мысленно в момент совершения действия. И это верно. Но это объяснение, которое, кстати сказать, применимо и в случаях употребления настоящего вместо будущего, не имеет значения в глазах грамматика. Он принужден рас­суждать так: для того чтобы писатель мог употребить как художник фор­му, которую он считает более изящной, нужно, чтобы она уже существова­ла в языке, области настоящего и прошедшего грамматически были не­ясно очерчены, чтобы можно было без ущерба для ясности переходить так легко от одной к другой" [Вандриес, 101]. Замечу, что Вандриес этим замечанием предвосхитил интерес к так называемой fuzzy grammar (раз­мытая грамматика), который в последнее время проявляет американ-

¹ См. гл. III. 96

ская философско-лингвистическая школа по отношению к традиционным понятиям логики и грамматики. Но мысль Вандриеса интересна еще и потому, что она приводит исследователя к выводу о вероятностном ре­шении проблемы. В самом языке, в его формах заложена способность вы­ражать не одно, а несколько значений. Это явление уже давно отмечено грамматистами, которые называют его то омонимией, то полисемией фор­мы. Лингвистическая традиция, находящаяся в тисках детерминистских решений теоретических проблем, опирается на тот факт, что контекст снимает энтропию формы, т.е. выдвигает только одно значение данной формы языкового выражения. Однако на деле это не всегда так. Даже в самых простых выражениях и синтаксических конструкциях начали вы­являться "двусмысленные" (ambiguous) решения, в особенности если эти выражения взяты изолированно от контекста. Но и в самом контексте определенные модели могут одновременно реализовать два смысла. Это особенно заметно в художественных произведениях, и в частности во взаимодействии временных планов. Не совсем правы И.Д. Рудь и И.И. Цуккерман, утверждая следующее: "Многое, что по особенности ли­тературного изложения как будто выстраивается в последовательность, присущую всякому тексту, в действительности воспринимается как одно­временное" [И.Д. Рудь, И.И. Цуккерман, 264]. Приближение прошедшего к настоящему, настоящего к будущему и наоборот не всегда "восприни­мается как одновременное". Мне представляется, что одно из основных начал искусства — условность — заставляет зрителя, слушателя, читателя постоянно воспринимать произведение в двух планах — в реальном и ирре­альном. Если этих двух планов нет, то нет и восприятия произведения как вида искусства. А это значит, что пространственно-временной континуум в художественном произведении лишь изображение действительного те­чения времени и действительного передвижения в пространстве. Поэтому читатель чувствует, видит и понимает последовательность не как одно­временное, а разновременное, но не так, как в действительности. В связи с этим категория континуума как категория текста, проявляющаяся в разных формах течения времени, пространства, событий, представляет собой особое художественное осмысление категорий времени и простран­ства объективной действительности. Это различие и дало мне основание для введения термина континуум вместо последовательность. На ряде примеров я старался показать, как категория континуума проявляется в разных типах текстов, и главным образом внутри одного из них — ли­тературно-художественного текста, в котором она проявляется особенно разнообразно именно в связи с условностью изображения времени и про­странства. Трехмерное пространство, воспринимаемое нашими органами чувств, становится многомерным: оно способно сжиматься и расширяться в связи с миром событий, описываемых последовательно (и непоследо­вательно) и всегда носит в себе некую условность (ср.: в некотором цар­стве, в некотором государстве) , даже в том случае, если оно привязано к определенному месту.

97

ГЛАВА   VI

АВТОСЕМАНТИЯ ОТРЕЗКОВ ТЕКСТА

Среди категорий текста мы выделяем и автосемантию, т.е. формы зависи­мости и относительной независимости отрезков тектса по отношению к содержанию всего текста или его части. Напомним, что в качестве удобных для данной работы терминов мы употребляем термин "значение" лишь для морфем, слов и словосочетаний, "смысл" — для предложения и со­четания предложений, те.е сверхфразовых единств (СФЕ) и "содержа­ние" — для всего текста или его более или менее законченной части. При этом необходимо иметь в виду, что как значение, так и смысл подвергают­ся каким-то семантическим колебаниям, когда они рассматриваются в составе более крупных отрезков. Щерба по этому поводу писал, что "... гораздо важнее правила сложения смыслов, дающие не сумму смыс­лов, а новые смыслы" [Л.В. Щерба, 24]. Термин "значение" употребляет­ся и в отношении предложения, но лишь применительно к формально-структурной стороне этой единицы. В предложении принято рассматривать отдельные элементы, его составляющие как независимые, так и зависи­мые. Очевидно, можно экстраполировать эти логические категории и в области текста. Однако, поскольку мы имеем дело с более крупными еди­ницами высказывания, сама проблема автосемантии приобретает для нас несколько иной характер.

Если для грамматиста естественной границей наблюдений является в основном предложение, в котором рассматриваются различные отношения между его частями, то для текстолога естественной границей наблюдений является более высокий уровень законченного речевого произведения, т.е. весь текст. Единицы текста — СФЕ — играют неравноценную роль: они могут различаться по степени предикативности/релятивности и внутри, по степени зависимости от части излагаемого текста или от всего текста,

Сама категория зависимости предполагает не только одностороннюю связь, т.е. зависимость от главного, основного, но и двустороннюю, выра­женную влиянием зависимого на независимое.

В пределах простого предложения автосемантия его отдельных членов реализуется путем обособления и различных форм вставочных элементов, в которых независимость приобретает разную степень "отчуждения" от синтаксических и/или содержательных сторон. В пределах сложного пред­ложения автосемантия может реализоваться формами бессоюзной связи. Имеются и отдельные наблюдения над самостоятельностью или зависи­мостью предложений внутри более крупных единиц языка: в сверхфразо­вых единствах и в абзацах.

Характерно, что любое предложение, в состав которого входит иден­тифицирующий элемент, например имя собственное, уже теряет значи­тельную долю своей самостоятельности. Совершенно прав Г. Вейнрих, который утверждает, что лингвист может разрешить себе взять лишь одну данность (donnée) как основу для конкретного исследования, например текста, в процессе коммуникативного акта [HaroldWeinrich,221], но в таком случае его внимание концентрируется не на смысле всего отрезка,

98

а на функции данного элемента (donnée). Когда же объектом исследова­ния является более сложная "данность", то внимание лингвиста направле­но и на смысл всего отрезка и на его функции.

Особой самостоятельностью внутри единиц текста, а иногда и в целом тексте обладают сентенции, т.е. такие предложения внутри высказывания, которые, прерывая последовательность изложения фактов, событий, опи­саний, представляют собой некие обобщения, лишь косвенно (иногда очень отдаленно) связанные с этими фактами, событиями, описаниями.

В художественной литературе известно явление, получившее название авторского отступления. Цепь событий, их связь нарушается введением какого-то предложения или двух-грех предложений, не имеющих непо­средственного отношения к излагаемому. Такие нарушения, вызывая "торможение фабульного развития" темы, дают возможность автору " в открытой форме высказывать личные суждения по различным вопросам, имеющим прямое или косвенное отношение к центральной теме" [А. Квятковский, 145].

Сентенция — это микроотступление. Обладая некоторыми признаками авторского отступления, она тоже выполняет функцию "торможения" повествования. Однако сентенция более тесно связана с сюжетной линией, чем отдельное СФЕ и тем более целая глава, как это имеет место в рома­не Толстого "Война и мир", где рассуждения писателя о войне, о страте­гии, о политической ситуации периода Отечественной войны 1812 года и др. постоянно прерывают нить повествования. Сентенция обычно вплетена в содержательную ткань СФЕ или абзаца. Можно здесь провести следу-щую аналогию. В стихе пиррихий, спондей, ритмическая инверсия и др. рассматриваются как модификаторы ритма. Нарушая его однообразие, они придают стиху "спазматический эффект". Подобно этому сентенция, врываясь в ритм повествования, разъединяет события, факты, приоста­навливает движение фабулы, как бы дает время для более глубокого осмысления описанного, поднимая описанные факты на ступень обобще­ния. Приведу пример из рассказа Толстого "Два гусара"¹ :

"Голос матери, звавшей ее разливать чай, вызвал деревенскую барышню из этой минутной задумчивости. Она встряхнула головой и пошла в чайную.

Лучшие веши всегда выходят нечаянно-, а чем больше стараешься, тем выходит хуже. В деревнях редко стараются давать воспитание и поэтому нечаянно большею частою дают прекрасное. Так и случилось, в особенности с Лизой. Анна Федоровна, по ограниченности ума и беззаботности нрава, не давала никакого воспитания Лизе: не учила ее ни музыке, ни столь полезному французскому языку, а нечаянно родила от покойного мужа здоровенькое, хорошенькое дитя - дочку ..."

В этом отрывке обращает на себя внимание предложение "Лучшие ве­щи всегда выходят нечаянно; а чем больше стараешься, тем выходит хуже". Особенность таких предложений — их обобщенный характер. Как в этом примере, сентенции можно изымать из текста без потери их позна­вательно-эстетической ценности, но внутри текста их обобщенный смысл подвергается некоторой степени конкретизации, поскольку он увязывает­ся с повествовательной линией - воспитание Лизы.

Гальперин И.Р. К проблеме зависимости предложения от контекста. - ВЯ, 1977, № 1 -, здесь этот пример уже был подвергнут анализу.

99

Таким образом, независимость предложений обобщенно-познаватель­ного типа (как, например, сентенции) оказывается относительной в слу­чае воздействия более крупных отрезков текста. Соотношение предложе­ний, обладающих потенциальными возможностями возвышаться до уров­ня абстракций, с такими, которые выявляют полную синсемантию, зави­сит в значительной степени от тина текста, жанра, темы повествования, индивидуальности автора и от целого ряда причин, в первую очередь от значительности самого произведения, его социально-этической заострен­ности.

В эссе предложения первого типа встречаются часто, так как сама ху­дожественно-эстетическая направленность этого жанра кристаллизуется в credo автора. В газетном тексте, наоборот, такие предложения почти не встречаются, если только они не представляют собой цитации.

Деловые документы и тексты, условно называемые нейтральными, не имеют эстетико-познавательной функции, однако проблема автосемантии в этих текстах не снимается.

Возвратимся к автосемантии в литературно-художественных текстах.

Независимое предложение, обозначим его индексом Н, попадая в кон­текст, в какой-то степени теряет свою автономность, приспосабливаясь к конкретному событию, факту. Такое предложение целесообразно обозна­чить Н,. Предложение "Лучшие вещи всегда выходят нечаянно; а чем больше стараешься, тем выходит хуже" может быть квалифицировано как Н, поскольку оно в локальном отношении стоит в начале абзаца, не связано ни с союзными словами, ни с дейктическими указателями, ни даже с лексическими элементами в предыдущем абзаце.

Однако предложение "В деревнях редко стараются давать воспитание и поэтому нечаянно большей частию дают прекрасное" уже должно полу­чить индекс Н,, поскольку оно, несмотря на имеющиеся признаки предло­жения обобщенно-познавательного типа, такие, как гномическое настоя­щее, а темпоральное наречие редко, безличные глаголы стараются, дают, пов­тор слова нечаянно, ретроспективно привязан к тексту. В нем в разных формах,повторяются слова, которые были употреблены в предыдущих предложениях,например деревенскую — в деревнях, присутствует антони­мическая связь: всегда -редко, нечаянно-выходят нечаянно - нечаянно большей частию, и синонимическая связь: лучшие вещи — прекрасное.

Проблема зависимости в единицах более крупных, чем предложение, — в СФЕ, в абзацах и в целых главах приобретает несколько иной вид. В этих единицах каждый отрезок текста, отделенный от другого смысловым и/или структурным (графическим) параметрами, уже приобретает какую-то степень независимости и изоляции. Путем членения строфы из поэмы Шелли "Облако" на сверхфразовые единства я показал, как отдель­ные СФЕ становятся зависимыми от целого.

Обычный прием автосемантии СФЕ — размышления автора. Они могут быть выражены в форме сентенции, парадоксов, разного рода обобщений, заключений, предложений. Авторские размышления часто бывают пред­ставлены категориями ретроспекции и проспекции, а также другими ви­дами авторских отступлений. В романе Айрис Мердок "Черный принц" есть следующий отрывок:

100

"Чувствовать, что любишь, созерцать любимое существо - больше ничего не надо. Так, рай на земле, вероятно, представляется мистику как бесконечное созерцание бога. Однако свойства бога таковы (или должны быть таковыми, существуй он на самом деле), что они не мешают нам длить радость поклонения. И наконец, бог не­изменен. Вечно же поклоняться человеческому существу куда сложнее, даже если любимая не моложе тебя на сорок лет и, мягко выражаясь, к тебе равнодушна".

Это сверхфразовое единство обладает независимостью, которая может быть выражена индексом Н₁, поскольку, несмотря на указанные выше грамматические, лексические и синтактико-композиционные признаки независимости, в последнем уступительном предложении имеется косвен­ный намек на сюжетную линию романа: героиня, действительно, моложе героя на сорок лет и равнодушна к нему.

Определение границ автосемантии отрезков текста представляет собой некоторую трудность. В самом процессе языкотворчества выделение проявляется столь индивидуально, что требуется тщательный анализ все­го произведения, чтобы уловить степень зависимости/независимости каж­дого данного отрезка. При контекстно-вариативном членении текста выде-лимость и отсюда некоторая независимость от контекста легко прослежи­вается. Однако нередко мысль, увязанная с данным отрезком и не имею­щая поэтому автосемантии, при анализе произведения в целом начинает выделяться в нечто самостоятельное, самодовлеющее: автосемантия вы­растает из синсемантии.

Часто отдельные места произведения, казалось бы тесно связанные с общей сюжетной линией, в процессе поступательного движения повест­вования поднимаются на уровень обобщения и тем самым приобретают какую-то определенную степень автосемантии. Иллюстрацией могут служить эпиграмматические строки сонетов, которые, с одной стороны, синтезируют содержание октавы и секстета, с другой — выявляют авто-семантию. Недаром многие эпиграмматические строки сонетов или, например, последние строки строф байроновского Дон Жуана стали про­вербиальными. Их зависимость от содержания строфы исчезает, и они превращаются в независимые речения типа сентенции. Подобными черта­ми автосемантии обладают многие строки из "Горя от ума" Грибоедова, мораль басен, отдельные фразы из речей великих ораторов и др. Такие речения - это как бы микротексты. Они воплощают в себе накопленный человеческий опыт, выраженный в художественно-эстетической форме, но с формально-структурной стороны они представляют собой отдельные предложения.

Эти речения более или менее легко выделяются в составе сверхфра­зовых единств и более крупных отрезков текста.

Что же касается автосемантии СФЕ, то их независимость выражается раз­ными средствами, в томчисле:а) графическими, б) грамматическими, в) лек­сическими, г) семантическими, д) композиционными, е) стилистическими.

Письменная речь содержит нечто ускользающее от внимания читателя, нечто подтекстовое, нечто недостаточно ясно выраженное, а иногда и просто невыраженное, скрытое. Автор часто склонен предполагать, что чи­татель видит мир и оценивает явления так же, как и он. Отсюда значимое, малозначимое и незначимое находят себя в разном членении текста, в разной степени автосемантии его отрезков.

101

Особой автосемантией обладает такой отрезок текста, как цитата. Это­му явлению уделяется слишком мало внимания, а оно оказывается весьма существенным с точки зрения самой проблемы автосемантии.

Цитата может быть структурно представлена одним или несколькими предложениями. В плане содержания цитата сцеплена, но не связана с кон­текстом и имеет как ретроспективный, так и проспективный характер. Проспекция цитаты особенно доступна наблюдению в эпиграфах. "Беско­нечно разнообразные были формы явного, полускрытого и скрытого ци­тирования, формы обрамления цитат контекстом, формы интонационных кавычек, различные степени отчуждения или освоения цитируемого чужого слова. И здесь нередко возникает проблема: цитирует автор благоговейно или, напротив, с иронией, с насмешкой. Двусмысленность в отношении к чужому слову часто бывала нарочитой" [М. Бахтин, 433].

Цитата — это действительно "чужое слово" , и поэтому, когда она по­является в тексте, она автономна. Конечно, эта автономность относитель­на, как, впрочем, и все в тексте: энергия интеграции как одной из карди­нальных грамматических категорий текста иррадиирует на весь текст, заставляя каждый элемент, каждый его компонент средствами когезии подчиняться, и, во всяком случае, зависеть от содержательно-фактуальной и в итоге содержательно-концептуальной информации. Знаменитое рече­ние Мейе — tout se tient - применимо к самой системе языка, особенно к ее реализации в тексте.

Художник невольно акцентирует те стороны явления, которые ему ка­жутся существенными для его концепции, а это в свою очередь наклады­вает на выделенные отрезки текста некоторую автосемантию. Актуализа­ция неизбежно влечет за собой некоторую долю независимости от контек­ста. Однако актуализация и автосемантия понятия разные. Автосемантия актуализует предложение или сверхфразовое единство, но не всякий актуапизованныи отрезок текста может получить статус даже относитель­ной независимости.

Отсюда следует, что цитата имеет индекс H независимости. На это обыч­но указывают и графические средства — кавычки или тире. Цитата, век-торно направленная проспективно, постепенно теряет свою независи­мость. Возращаясь к ней по мере продвижения по тексту, мы видим те формы когезии, которые нивелируют ее автосемантию. Но цитата часто является средством подкрепить собственную мысль высказыванием ка­кого-то авторитетного лица. В таком случае степень независимости цитаты значительно снижается. Приведу лишь один пример, но необходи­мости довольно пространный, из сборника "Синтаксис и стилистика".

"Есть все основания утверждать, что нумеральные подлежащие отделяются от предметной части в целях экспрессии (подчеркивания, выделения ремы). Многие из этих нумералов обладают яркой стилистической окраской, эмоциональностью и экспрессивностью. В.В. Виноградов писал: "Для воплощения понятия большого количества, избытка, обилия и в русском языке применяются наряду с абстрактны­ми, все более экспрессивные, более выразительные народные слова: много, мно­жество, тьма, бездна, туча, пропасть, страсть, уйма, сила и т.д. Для проникновения в глубинные основы смысловой системы современного русского языка чрезвычайно существенно раскрыть содержание, состав, экспрессивно-стилистические окраски и окраски и пути расширения подобных семантических полей.

102

. . . Таким образом, количественные слова и сочетания слов... Расчленение коли­чественно-именного сочетания служит прежде всего целям экспрессии и легко допол­няется лексико-фразеологическими средствами, разнообразными по стилистической окраске, эмоциональности и экспрессивности словами и сочетаниями слов"¹ .

На этом примере видно, как слова и словосочетания в цитате и в автор­ской речи скрепляют отрезки текста, снижая в значительной степени авто-семантию цитаты. Она служит здесь подкреплением мысли автора и поэто­му органически вплетается.в основной текст. И все же она обладает неко­торой независимостью. Зависимыми оказываются предложения, выражаю­щие мысли автора.

Независимость сверхфразовых единств как конституэнтов текста по-разному проявляется в разных стилях и в разных подстилях функциональ­ных стилей. Даже в жанровых разновидностях одного подстиля эта грам­матическая категория обнаруживается в своих вариантах. Сама независи­мость может рассматриваться с фонетической, лексической, грамматичес­кой и содержательной сторон внутри СФЕ.

С фонетической стороны независимость легче всего проследить на дра­матургическом тексте. Здесь реплика: в строну, т.е. высказывание, ко­торое связано с другими репликами в содержательном и структурном пла­нах, выделяется интонацией вставочного характера. Своеобразно проявля­ется автосемантия фонетического плана в поэтическом тексте. Здесь рит-мико-мелодическое начало и подтекст могут выделять не только строки ос­новные единицы стиха), но и слова и даже служебные элементы. 'Тут каж­дый слог замечен и в чести, тут каждый стих глядит себя героем" (Пушкин). Фонетическая  автосемантия  тесно связана с проблемой актуализации.

Что касается других форм реализации независимости внутри СФЕ и между ними, то их легче всего увидеть в художественных текстах.

С лексической стороны независимость отрезков обнаруживает себя отсутствием каких-либо повторов слов и словосочетаний, буквальных или синонимичных. С грамматической стороны она выражается отсутстви­ем деиктяческих элементов и нарушением однотипности построения СФЕ или абзаца. Наконец, с содержательной стороны автосемантия, как это уже было показано выше, выступает в виде сентенций и других форм обобщенных высказываний.

Автосемантия в более крупных отрезках текста может быть отождест­влена с так называемыми авторскими отступлениями, о которых нам уже пришлось говорить.

Я уже упоминал, что некоторые авторы умышленно нарушают естественный для организованного текста порядок следования частей и создают отдельные "куски" текста, выпадающие из общего плана повест-вания. Такие "куски" получают независимость и могут быть обозначены индексом Н.

Приведем пример, в котором своеобразно проявляется зависимость/не­зависимость отдельных отрезков. В уже ранее цитированном произведе­нии Воннегута "Бойня номер пять" имеется целый ряд отбивок. Одна из них начинается словами:

Синтаксис и стилистика. М., 1976, с. 198-199.

403

"Конечно, вторая мировая война всех очень ожесточила. А я стал заведующим отделом внешней связи при компании "Дженерал электрик", в Шенектеди, штат Нью-Йорк, и добровольцем пожарной дружины в поселке Альплос, где я купил свой первый дом. Мой начальник был одним из самых крутых людей, каких я встречал. Надеюсь, что никогда больше не столкнусь с таким крутым человеком, как бывший мой начальник. Он был раньше подполковником, служил в отделе связи компании, в Балтиморе. Когда я служил в Шенектеди, он примкнул к голланд­ской реформистской церкви, а церковь эта тоже довольно крутая.

Часто он с издевкой спрашивал меня, почему я не дослужился до офицерского чина. Как будто я сделал что-то скверное.

Мы с женой давно спустили наш молодой жирок. Пошли наши тощие годы. И дружили мы с тощими ветеранами войны и с их тощенькими женами. По-моему, самые симпатичные из ветеранов, самые добрые, самые занятные и ненавидящие войну больше всех - это те, кто сражался по-настоящему.

Тогда я написал в управление военно-воздушных сил, чтобы выяснить подроб­ности налета на Дрезден: кто приказал бомбить город, сколько было послано самолетов, зачем нужен был налет и что этим выиграли. Мне ответил человек, кото­рый, как и я, занимался внешними связями. Он писал, что очень сожалеет, но все сведения до сих пор совершенно секретны.

Я прочел письмо вслух своей жене и сказал:

- Господи ты боже мой, совершенно секретны - да от кого же?"

Мне уже приходилось отмечать, что категории текста своеобразно пе­реплетаются в любом тексте и выделить какую-то ведущую категорию довольно трудно. В этом отрывке обращает на себя внимание выделени… Продолжение »