ТЕМА 2. ЛИНГВИСТИКА ТЕКСТА

 

Терминологический минимум: лингвистика текста, структурно-грамматический аспект, коммуникативно-прагматическое, семиотическое и когнитивное направления.

 

Лингвистика текста – направление изучения коммуникативно-прагматической стороны текста.

Т. М. Николаева рассматривает лингвистику текста как «направление лингвистических исследований, объектом которых являются правила построения связного текста и его смысловые категории, выражаемые по этим правилам»[1]. И. Б. Штерн рассматривает ее как комплексную дисциплину, исследующую многоаспектную внутреннюю организацию связного текста – семиотическую, семантическую, структурную, коммуникативно-прагматическую[2].

Термин «лингвистика текста» (linguistica del texto) ввел румынский ученый Эухенио Косериу (1921–2002), в середине 50-х г. XX в. В этот период закладываются основы данной лингвистической дисциплины, выросшей из анализа дистрибуции сверхфразовых единств и межфразовых связей.

Толчком для создания лингвистики текста стала теория уровневого лингвистического анализа Эмиля Бенвениста (1902–1976) и определение им автономного текстового уровня языка, однако появление данной дисциплины было также подготовлено, во-первых, поворотом лингвистики к изучению речи, во-вторых, ориентацией на изучение синтаксиса более крупных целостных единиц речи. Исследования текста первоначально именовались то суперсинтаксисом (В. Дресслер), макросинтаксисом (3. Харрис), гиперсинтаксисом (Б. Палек) как частью грамматики, изучающей средства связности предложений одного речевого произведения; то транслингвистикой, linguistique du discours – разделом семиотики, объектом которого является «все бесконечное разнообразие фольклорных и литературных текстов, а также словесных (письменных и устных текстов, относящихся к области массовой коммуникации)»[3].

Становление лингвистики текста как самостоятельной языковедческой дисциплины происходит в 60-е гг. XX в. В Германии выходит серия монографий, сборников, научных статей по лингвистике текста (Р. Харвег, Е. Агрикола, Я. Петёфи, X. Изенберг, С. Шмидт, В. Дресслер), но интерес к тексту в той или иной мере проявился и в филологических школах многих стран мира. Так, ученые Пражского лингвистического кружка еще в 1928 г. в «Тезисах» рассматривали необходимость формирования лингвистики речи, изучения ее стилей, социального назначения текста. Важным для лингвистики текста стала разработка пражскими учеными теории актуального членения.

Учение Шарля Балли (1865–1947; Женевская школа) о грамматических связях в речи и тексте, их корреляции с внеязыковыми средствами, названными в совокупности актуализаторами, также оказало значительное влияние на становление структурно-грамматического аспекта лингвистики текста. Существенный вклад в формирующуюся лингвистику текста внесли также Лондонская, Французская функциональные школы, советская филологическая традиция, в частности, текстовая концепция М. М. Бахтина (см. тема 3).

Первый этап лингвистики текста – структурно-грамматический, грамматика текста (Я. Петёфи, 3. Шмидт, М. Хэллидей, Т. ван Дейк, О. И. Москальская, Т. М. Николаева и др.), хотя уже в 70-е гг. создаются предпосылки к изучению текстовой семантики. Эти предпосылки заложены в исследованиях по семантике синтаксиса, текстовой связности, а также в сближении лингвистики текста с текстологией, в частности, с ее нарратологическим аспектом, направленным на выявление отношений внутри содержания текста. На этом же этапе, в частности, на базе семиотических теорий, дискурсивного анализа зарождаются коммуникативные ориентиры лингвистики текста.

В рамках структурно-грамматического направления текста внимание исследователей было сосредоточено на средствах и типах связности текста (лингвистика текста именовалась лингвистикой связного текста), принципах ее соблюдения для более адекватного восприятия текста читателем. Рассматриваются проблемы кореференции, повтора, замен, анафоры, дейксиса; компоненты структуры текста (абзац, сложное синтаксическое целое, сверхфразовое единство), тема-рематическое членение текста, типология межфразовых логических отношений, импликация, пресуппозиция.

Однако ограниченность исследований структурой текста и его грамматическими свойствами не способствовала решению поставленных лингвистикой текста задач, в частности, категориальной стратификации текста, выявления механизма глобальной связности, средств создания целостности текста и т.д. Следствием такого положения дел стал поворот к изучению текстовой семантики, которая вызрела в недрах грамматики текста. Первоначально текстовая семантика сохраняла отпечаток логической структурированности и влияние ключевой идеи текстовой грамматики – линейного соположения единиц, однако очень скоро обратилась к многослойности, разноплановости и глобальности семантического содержания текста.

В 1972 г. Тён Адрианус ван Дейк (р. 1943), ввел понятие семантической макроструктуры, с целью дать абстрактное семантическое описание глобального содержания и, следовательно, глобальной связности дискурса. Данные макроструктуры анализировались им на основе связей различных грамматических коннекторов и макроконнекторов и базировались в целом на текстовой грамматике. Однако ученый, говоря о локальной связности дискурса, установленной между соседними предложениями, считал, что связность целого не может получить полного объяснения только в терминах локальных связей между пропозициями; для установления некоторой формы глобальной организации и контроля необходимы значения более высокого уровня[4].

В рамках семантического направления лингвистики текста разрабатываются проблемы семантических компонентов и смысловой структуры текста, соотношения семантики текста и контекста, содержательных, смысловых категорий текста, его имплицитного плана, семантико-смысловых основ понимания и интерпретации текста и т.д.

Т. М. Николаева отмечает выделение в рамках лингвистики текста двух направлений (70-е гг.), объединяемых общими законами связности текста и общей установкой на его цельность: первое связано с коммуникативной контекстуализацией текста и смыкается с прагматикой, психолингвистикой, риторикой, стилистикой, теорией пресуппозиций; второе занимается выявлением глубинных смыслов текста и сближается с герменевтикой.

Среди основных направлений лингвистики текста, наиболее значимых для обоснования интегративной теории текста и коммуникации, следует выделить коммуникативно-прагматическое, семиотическое и когнитивное.

Рассмотрение текста как лингвистического выражения, используемого в коммуникации между людьми и интерпретируемого слушателем или читателем, как средства социально-психологического, эмоционального, эстетического взаимодействия обусловило становление коммуникативно-прагматического направления лингвистики текста. Изучение текста обусловило расширение состава текстовых категорий за счет коммуникативных; формирование коммуникативно-функциональных и прагматических концепций и моделей текста; описание интерактивности автора и читателя, текстовых стратегий, гармонизации и эффективности.

В лингвистику текста данного направления внедряются ключевые концепты прагматики, теории дискурса, теории речевой коммуникации. Появляются следующие понятия: намерение адресата и интенция текста, генеративные типы текстов, категория контактности, прагматическую ситуацию, коммуникативные стратегии автора, прагмакоммуникативные основы стилистики, коммуникативную эффективность, противоречивость и аномальность текста.

Коммуникативно-прагматическую ориентацию имеет также семиотическое направление лингвистики текста, исследующее знаковые модели текста, в основу которых положено взаимодействие коммуникантов при посредстве текста. Рассмотрение текста как суперзнака было предложено еще Луи Ельмслевом (1899–1965).

Главной проблемой, стоящей перед семиотикой текста, ученые считают определение и функционирование вымысла как человеческой семиотической, – в частности, и интерпретативной, деятельности. Для данного направления лингвистики текста наиболее значимой стала семиотическая концепция Юрия Михайловича Лотмана (1922–1993), квалифицирующая текст как нерасчлененный сигнал в знаковом пространстве (универсуме) культуры. Ю. М. Лотман рассматривал текст в определенной семиосфере по аналогии с понятием «биосфера» В. И. Вернадского. Ученый характеризует семиосферу как семиотический универсум, единый механизм (если не организм), в котором любой текст становится знаковым актом и рассматривается в соотношении с принципами и закономерностями универсума[5]. Устанавливая для семиосферы признак отграниченности, Ю. М. Лотман объясняет ее замкнутость как проявление того, что семиосфера не может соприкасаться с иносемиотическими текстами или с не-текстами. Семиосфера имеет полевую структуру со стабильным ядром-доминантой и периферией, которая обусловливает динамизм и сохранение универсума. Вторжение «чужих» для семиосферы текстов является катализатором, ускоряющим механизмы смыслообразования и появления нового языка, иногда как «припоминания» старого.

Динамика семиосферы имеет еще один культурно обусловленный аспект, который Ю. М. Лотман называет текстом в тексте, В. В. Налимов – «следами» прошлых текстов и т.п. Текст как макрознак выступает в данном случае редуцированным, свернутым, формируя при отсылке на него в другом тексте встроенную семиотическую ситуацию, которая меняет всю семиотическую ситуацию в середине того текстового мира, в который его вводят[6]. В процессе декодирования такого текста читатель вступает с ним в прагматические отношения. При этом «оба образования отличаются такой степенью сложности, что всегда предполагают присутствие активизации того или иного аспекта структуры текста и преобразование в процессе прагматического функционирования ядерных структур в периферийные, а периферийных – в ядерные».

Исследование смысла на основе моделирования ментальных конструктов, стоящих за текстом и опосредующих его порождение и декодирование, является целью когнитивного направления. Основоположником данного направления следует считать Т. ван Дейка[7]. Важными в его когнитивной концепции являются разработка стратегий восприятия дискурса, когнитивной модели обработки текста с учетом не только психологических механизмов памяти, но и социально-прагматических факторов – различных признаков коммуникантов, их установок, предпочтений, знаний, мнений, чувств, эмоций и т.д.; а также положения о зависимости успешности коммуникации от общей сферы значений и знаний коммуникантов; о том, что обработка дискурса производится в соответствии с макроправилами редукции, обобщения, ключевой активации, опущения и организации в памяти реципиента получаемой информации, привлечения им знаний о мире и т.д.

Т. ван Дейк, описывая с когнитивной точки зрения процесс обработки дискурса, вводит понятие модели ситуации как когнитивной основы дискурса, которая формируется конкретным индивидом на основе его личностных знаний, опыта, установок, чувств, эмоций, мнений и используется адресатом при понимании текста: активизируя определенные фрагменты моделей ситуации, читатель декодирует текстовые пресуппозиции и импликатуры.

Модель ситуации у Т. ван Дейка индивидуальна, динамична, стратегически подвижна, комплексна, т.е. задействует одновременно все уровни и структуры. Данная модель имеет нейрофизиологическое объяснение, основанное на способности мозга фиксировать повторяемые последовательности внешних событий и сохранять их в виде комбинаций молекул. Наряду с моделью ситуации, Т. ван Дейк использует понятия макро- или суперструктуры, описывающих специфические типы текстов: макроструктуры эксплицитно показывают общие топики, или темы дискурса, и одновременно дают характеристику тому, что можно было бы назвать общей связностью (когерентностью) текста, так же как и его общим и основным смыслом. Ученый объясняет понятие суперструктур как конвенциональных знаний о схемах того или иного типа текста, подчеркивая важность глобальных структур, отражающих и тематическое содержание, и схематическую форму в реальных процессах производства и понимания текста.

В когнитивном направлении лингвистики текста концепция суперструктур Т. ван Дейка проецируется на моделирование текстовых схем, прототипов как ментальных образцов текстем, которые являются структурами знаний, участвующих в порождении и интерпретации текстов и с которыми получатель сравнивает реальный текст.

Семантика текста определяется когнитологами как ментальная репрезентация мира действительности (В. 3. Демьянков, Р. Джекендофф, В. Б. Касевич, В. В. Петров, А. И. Новиков, Е. С. Кубрякова, Ю. С. Степанов, В. Р. Ястержембский и др.). Данное направление оперирует различными ментальными структурами представления концептуального пространства текста: фреймами (Ч. Филлмор, О. Л. Каменская и др.), ментальными моделями (Ф. Джонсон-Лэрд), пропозициональными моделями (А. Пейвио) и т.д.

Когнитивное направление в лингвистике текста, сопрягаясь с коммуникативными исследованиями обращается к моделированию когнитивной деятельности адресанта и адресата через фреймы взаимодействия и событийные фреймы; а также к анализу когнитивных процедур построения и верификации гипотез, инференции в процессе понимания текста, изучению когнитивного механизма интерактивности в аспекте эффективности дискурса.

Итак, современные направления исследования текста:

1) интегративность с различными науками, приближение к идеалу научного всеединства;

2) определение места текста в континууме других текстов в социально-историческом и литературном контекстах;

3) рассмотрение текста в процессе глобального семиозиса в лингвокультурной парадигме;

4) исследование проблемы текстовой референции: мимезиса как правдоподобия, сходства с реальностью и диегезиса – как отказа от связи с действительностью, ее искажение деталями;

5) анализ антропоцентрически обусловленной коммуникативной асимметрии текста, т.е. всего спектра интерпретационного пространства и т.д.[8].

 

Литература

 

1. Барт Р. Лингвистика текста // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8. – М., 1978.
2. Ван Дейк Т. А. Язык, познание, коммуникация. – М., 1989.
3. Ван Дейк Т. А., Кинч В. Стратегии восприятия дискурса. – Нью-Йорк, 1983.
4. Лингвистический энциклопедический словарь. – М., 1990.
5. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история. – M., 1996.
6. Лотман Ю. М. Культура и взрыв. – М., 1992.
7. Тураева З. Я. Лингвистика текста: (Текст: структура и семантика). – М., 1999.
8. Штерн A. C. Текст и его восприятие. – Свердловск, 1991.

 

Задания для самостоятельной работы

 

Задание 1. Проанализировать следующие тексты (один по выбору), опираясь на схемы анализа текста (см. содержание пособия).

А)

Она приходит с работы уставшая, не снимает верхнюю одежду, только кидает шарф на кресло и садится за толстую потрепанную тетрадь. Она идет домой всегда одна, сначала – потому, что отказывала провожатым, сейчас – потому что отказывала раньше. Ей 37 лет и вокруг её глаз тонкие трещины. Её лицо можно сравнить с фасадом классического таунхауса осенью. Белые стены – щеки, впалые глаза – окна с занавесками цвета «первых подснежников», темные волосы, как ссохшийся плющ обвивают контуры лица. Высокие темные брови – водостоки. Парадный вход – сдержанная улыбка, покрытая светлой помадой, типичный цвет для комода или маленького секретера.

Когда она возвращается домой – уже темно, независимо от времени года, и фонари, реагирующие на движение, не зажигаются для неё. Она идет одна, преследуемая эхом собственных каблуков и шорохом плаща.

Когда она приходит домой, она не включает чайник, не моет руки, не разминает затекшие ноги. Она садится за кухонный стол, потому что другого стола у неё нет, берет толстую потрепанную тетрадь и пишет, пишет долго и сухо. Пишет так, что между третьим и вторым пальцами левой руки у неё образовалась вмятина для любимой ручки. Для ручки, которой она пишет о нем.

Она пишет час, два, изредка похрустывая суставами шеи и вытягивая под столом ноги. Она не обращает внимания на кота, который чуть ли ни вытер себе шерсть на боку, которым трется об её ноги. Она пишет:

«Моя дорогая Софи, я люблю так называть тебя, ты снова не даешь себе отдохнуть, снова пишешь для меня. Милая Софи, если бы ты знала, сколько страниц разделяет нас. Этих страниц больше, чем любовных посланий, птиц, капель в океане. И даже сложив все эти цифры ты не получила бы число, которое прячет меня от тебя. Каждый день ты пишешь своим аккуратным почерком, и рисуешь тонкие линии под каждой буквой «т». Такие тонкие линии, что будь это моим следом, ни один зверь не выследил бы меня. Такие тонкие, что только твоя талия может сравниться с ними.

А ночи здесь слишком темные, чтобы даже мечтать. Мечтать о тебе, о нашей невозможной, но такой желанной встрече. Очаровательнейшая Софи, сколько бы ты не исписала чернил, сколько бы ты не истратила бумаги, сколько бы ты не провела бессонных ночей, обращаясь ко мне, описывая все то возможно-невозможное, что я мог бы тебе показать … о Софи. Не тоскуют так псы, без своих хозяев, как я тоскую без тебя.

Но, любимая, чем больше ты делаешь меня живым, тем более невозможным ты делаешь наше свидание».

Она всхлипывает, не утирает слез: «Я не могу не писать о тебе». И через мутные потеки, не разбирая строчек, продолжает писать:

«Вспомни, милая, где ты видела меня, вспомни. Только ты можешь найти меня, Софи. Твой покорнейший слуга Лука. С нетерпением жду тебя, возлюбленная».

И каждая страница в её тетради заканчивается такими словами. 12 лет страниц заканчиваются одинаково, и всегда в одной и той же части странице надулись пузыри от её слёз. 12 лет снов содержат в себе только эти губы, эти глаза, эту осанку.

И каждое утро Софи просыпается с опухшими глазами и влажной подушкой. 12 лет одно и то же утро – крепкий кофе, мокрая постель, мятная зубная паста от которой тошнит.

И каждый обеденный перерыв Софи идет в тот самый парк, усаживается на скамейку рядом с памятником какому-то поэту и все 12 лет она никак не удосужится посмотреть его фамилию, потому глаза её прикованы к арке центрального входа. И глаза эти не отрываются ни на минуту, глаза эти ждут, даже нет, жаждут.

И вот Софи уже не носит каблуков и её каштановые волосы вовсе не каштановые, будто асфальт, покрытый первым снегом – такие серые и пушистые. А вода из глаз давно уже вымыла их голубизну. И голуби уже давно привыкли, что эта женщина, по непонятным причинам, кидает им чуть ли не буханки хлеба, которые им ни за что не унести, но за которые можно неплохо побороться.

Но Софи все также пишет своему Луке, её рука – его рука, она выводит послания сама для себя каллиграфическим почерком и обязательно подчеркивает снизу каждую букву «т» и эта линия уже давно тоньше, чем её талия.

Софи сидела все нам том же месте, именно в то самое время, когда к ней подсел пожилой человек. Его спину сломили тяготы жизни, а лицо, со временем, вытягивалось все больше, как только он снова убеждался в несправедливости этого мира. Он сидел в темно-коричневом пальто, немного похожий на старого медведя. Он заговорил первый:

- Кажется, сегодня будет дождь? Я слышал, как об этом говорили по радио.

Софи молчала. Он будто бы не обратил внимания и продолжил:

- Знаете, я кое-что написал, пару дней назад. Понимаете ли, рассказ. Немного странный. Я сам ещё не до конца понял. Простите мне мою грубость и навязчивость, но я думаю, вы хотели бы прочесть. – он бесцеремонно сунул Софи под мышку стопку плохо пропечатанных бумаг. Софи опустила взгляд и глаза её, иссушенные временем, распахнулись, как у старшеклассницы, которая впервые отправилась гулять с мальчиком. Она прочла вслух:

«Она приходит с работы уставшая, не снимает верхнюю одежду, только кидает шарф на кресло и садится за…Ей 37 лет…Вспомни, милая, где ты видела меня, вспомни».

Мужчина, рассматривая её разгладившееся лицо, сказал самые важные для Софи слова: «Я Лука».

Анна Нейфельд

Б)

РАДОСТЬ

Дело жизни, назначение ее – радость.

Л. Н. Толстой

Дневник. 15.IX. 1889 г.

 

В лесу группа березок чем-то вдруг остановила меня, как будто им надо было мне о чем-то сказать. И когда я остановился и стал думать, что же это было, и, разбираясь, огляделся вокруг, то увидел: белый снег в лесу везде был с синеватым оттенком, холодным и чуждым человеческой жизни, а березки были тоже белые, но в их белом был чуть-чуть желтоватый и даже розовый, теплый оттенок, и вот чем остановили меня березки и что мне они хотели сказать:

- Не горюй, старичок, в синих снегах, – еще будет у нас весна, и мы с тобой вместе раскроемся. Приходи к нам на тягу с ружьем. Придешь?

- Непременно приду! – сказал я березкам.

И зимой в солнечный день весь наполнился радостью, как наполняется соком береза ранней весной.

Зорька нежнее щечки младенца, и в тиши неслышно падает и тукает редко и мерно капля на балконе... Из глубины встает и выходит восхищенный человек с приветствием пролетающей птичке: «Здравствуй, дорогая!» И она ему отвечает.

Она всех приветствует, но понимает приветствие птички только человек восхищенный.

Среди желтой акации затерялось летом деревце ольхи, и теперь вдруг среди желтого отделялось совершенно еще зелеными листьями. Сегодня на ветру эти зеленые листики в одной кучке тесно собрались и, как в кукольном театре, сидят за столом в оживленной беседе, они вместе и пьют, и поют, и целуются, и дерутся.

Вглядишься в них, и, как в театре, очень понравится, и подумаешь: а вообще сколько веселья дано людям на свете, как они хорошо живут.

Радости жизни нельзя навсегда удержать у себя: радость приходит и уходит, как гость. Но этот чудесный гость у хороших людей оставляет после себя благодарность, и ею создается, ею питается продолжение жизни...

Точно, как вчера, погожий день вышел из тумана, а ночь была лунная.

Погода и благодарность – родные: одна родилась в природе, другая – в душе человека. И чувство гармонии в душе человека вышло из благодарности.

И вот в это чудесное утро благодарю за чудесные темнеющие стручки акации с ее маленькими птичками, и нагруженные подарками для белок еловые вершины, и за всякую вещь, переданную человеку от человека: за стол, за табуретку, за пузырек с чернилами и бумагу, на которой пишу.

...Сегодня как после тяжелой болезни произошло преображение мира: солнце и небо, как наводнение радости. И те птички серые, дождевички, в раздумье сидят на столбиках...

В мыслях у людей бывают сомнения, предваряющие утверждение: человек сомневается лично, а к людям приходит уже со своим утверждением. Так точно и в жизни у людей бывают постоянно несчастья, и сильные люди переносят их легко, скрывая от людей, как сомнения.

Но когда после удачи приходит радость, то кажется всегда, что эта радость нашлась не только для себя, а годится для всех. И радостный, счастливый человек бьет в барабан.

Так, сомнения, неудачи, несчастья, уродства – все это переносится лично, скрывается и отмирает. А утверждения, находки, удачи, победы, красота, рождение человека – это все сбегается, как ручьи, и образует силу жизнеутверждения.

Когда я открыл в себе способность писать, я так обрадовался этому, что потом долго был убежден, будто нашел для каждого несчастного одинокого человека радостный выход в люди, в свет. Это открытие и легло в основу жизнеутверждения, которому посвящены все мои сочинения.

Вчера проводил под вечер Л. в Москву, и после дождя вышло солнце. В березовом лесу по оврагу к реке я вдруг почувствовал, что эти березы теперь полны сока и довольно одного горячего дня, чтобы человек среди них над собой почувствовал зеленую сень.

Но я сейчас не тому радовался.

Бывает, неустройство в природе так действует на душу, что русский человек чувствует себя самого как бы виноватым во всем. И правда: все мы не привыкли бороться. Он так, русский человек, и живет и множится, как бы с виною в душе. И вот приходит какой-то час: то ли это, что солнце садится, то ли это горит река в вечерних лучах, то ли, что белые, особенно живо белые, березки полны сока, то ли, может быть, сверху даже откуда-то с поломанной грачами ветки березы прямо и капнуло соком на лицо, но только в этот миг вдруг наплывает в душу радость, как березовый сок, и это приходит как будто не от себя, а оттуда, как радостный шепот самой березовой рощи.

Чувствуешь тогда, что не ты сам, во всем виноватый, в вечной работе, сотворил себе радость, а она помимо тебя сама сделалась нерукотворно там, где десятки лет тому назад вешние воды тронули молодые березы и они выросли, поднялись, как шеи лебедей над родимым оврагом.

Радость приходит оттого, что там, где-то за пределами моей души, что-то само собой делается очень хорошее, и мне достается без моего вековечного труда, без моих заслуг и усилий, и значит, если я и умру когда-нибудь, то кто-нибудь за меня на земле будет радоваться жизни у этого оврага с лебедиными шеями.

Если взять сочную грушу и запустить в нее зубы, – нет! зачем я, пусть это впилась в нее и захлебнулась в сладком соку молодая красавица восемнадцати лет. Так вот надо нам так радостью жизни захлебнуться, чтобы хорошо написать.

Думаю, что и тот, кто о жизни написал самые мрачные строки, лелеял в душе своей такой великий праздник, перед которым вся обычная жизнь наша с грушей и девушкой одна суета. Вот эта труднейшая культура праздника всего мира и есть школа художника.

...Все цветет. Так все роскошно вокруг и так много всего, что душа моя – глиняный кувшин – не вмещает, и все льется через край из моего кувшина.

Совсем весна, льет с крыш, и в небе есть такие светлые луговинки голубые, и по ним все бегут, бегут облака, как и мы, бывает: придет радость – замереть бы, принять, а мы бежим!

Возле опушки южной слегка зеленеет дорожка, и кто бы ни прошел, тоже сразу заметит и скажет: «Зеленеет дорожка». Сколько рождается в этом, и как мала душа моя, чтобы вместить в себя всю радость...

Вот почему я выхожу из себя и записываю сегодня для всех: «Зеленеет дорожка, друзья мои!».

Есть радость, когда никого не надо и ею насыщаешься сам в одиночку. Есть радость, когда хочется непременно ею поделиться с кем-нибудь другим, и без друга почему-то эта радость не в радость и может даже обратиться в тоску.

М. Пришвин

В)

Оливье, Депардье и Полонский на ладье

Поэт и переводчик Игорь Караулов – о ценности российского гражданства

 

В России есть Царь-Пушка, которая никогда не стреляла, и есть Царь-Рецепт, по которому никто не готовит. И в преддверии каждого Нового Года происходит одно и тоже: в то время как простодушные граждане в едином порыве режут картошку и морковку, мелко шинкуют захлебывающиеся в собственном соку огурцы и пропускают круто сваренные яйца сквозь безжалостные сеточки яйцерезок, находятся мудрецы-молоховцы, с укором тычущие им в глаза рецептом того самого, настоящего оливье, будто бы самим маэстро Оливье придуманного – с рябчиками, каперсами и черной икрой.

– О, ничтожества! – восклицают молоховцы. – Настругали, намешали всякой дряни и смеете называть это благородным словом «оливье»! Как были «совками», так и остались: искажаете, опошляете любую хорошую вещь. И ничего-то стоящего вы создать не можете, одни подделки, доморощенные поделки; слышали звон, да не знаете, где он.

Казалось бы, возьми и воплоти баснословный рецепт на собственной кухне. Но никто из мудрецов-молоховцов не пытается этого делать. Еще бы, ведь рябчиков достать непросто, а утопить в майонезном салате сто граммов черной икры способен только миллионер или сумасшедший. Да и вообще, говорят, никому еще не удавалось достойно повторить шедевр знаменитого ресторатора, ведь даже рецепт Елены Молоховец, проповедуемый этими мудрецами – всего лишь приблизительная догадка, истинный же состав фирменного блюда Люсьен Оливье унес с собой в могилу.

Постепенно простодушные граждане осознают, что «настоящий оливье» – недостижимый идеал, увлекшись которым, можно и вовсе остаться на Новый Год без салата. Они перестают слушать кулинарных агитаторов и возвращаются к своему делу: надо ведь еще накромсать дешевой вареной колбасы, всыпать пару банок горошка и выдавить из тюбика несколько жирных струй провансаля. Кстати, там о каперсах что-то говорилось – так вот, немного каперсов можно и добавить, всяко не испортим.

Эта ежегодная оливье-дискуссия напоминает наши политические споры, да и на самом деле является их частью. Сторонниками «настоящего оливье», как правило, оказываются оппозиционеры-белоленточники. Надо начисто смести ненавистную власть, полагают они, и на ее месте воздвигнуть царство народовластия по исконному зарубежному рецепту. И рябчики свобод, и каперсы экономического роста, и черная икра чиновничьей честности, и раковые шейки социального благоденствия – всё это непременно сложится в единственно правильных пропорциях, и получившийся салатик будет премного аппетитен.

Прагматики возражают: да, наш салат сделан не по фирменной рецептуре, но большинству граждан он кажется вкусным, да и кушать все-таки что-то надо, а вот съедобно ли будет ваше блюдо, еще неизвестно. При этом мы не отказываемся улучшать наш салат и даже перенимать отдельные составляющие из вашего рецепта. Вот каперсы, например, для начала вполне уместны, а там, глядишь, и к раковым шейкам присмотримся. 

А вообще-то Новый Год получился хорошим. На улице было снежно, но не слишком морозно. Президент говорил о милосердии, а первой сенсацией наступившего года стал, хвала Господу, не теракт, не природный катаклизм и даже не очередной запрет чего-то, что прежде было разрешено. Первая новость, оторвавшая сограждан от мисок с правильными и неправильными салатами, идеально гармонирует с новогодним праздником, с брызгами шампанского и ливнями конфетти: Депардье выбирает Россию. Так оливье срифмовался с Депардье, а в России появился первый колбасный иммигрант из европейской страны.

По этому поводу некоторые прогрессивные мыслители за пару-тройку часов довели себя от недоуменного пожимания плечами до бурного негодования: мол, предоставление гражданства Жерару Ксавьеровичу оскорбляет и более достойных претендентов на российский паспорт, и нынешних его обладателей, и само святое понятие российского гражданства. Непонятно, почему до сих пор не вспомнили Насера и его орден Ленина.

Это жонглирование трусами и крестиком начинает утомлять. Еще неделю назад, на излете прошлого года, те же самые люди были всецело поглощены судьбой отечественных сирот, призывая спасти как можно больше детей из российского ада. Теперь же внезапно оказалось, что гражданство России – великая ценность, которой наши власти бездумно разбрасываются.

Депардье, конечно, закладывает за воротник, но вряд ли он сможет уронить достоинство орластого паспорта ниже, чем это сделал Сергей Полонский, в прошлом миллиардер, а ныне дебошир. Уж лучше бы он встретил Новый Год по старинке, лицом в оливье. Так нет же, понесло его с ножом на мирных буддийских моряков. Кхмеры кротки как дети, обидеть их – большой грех. А Полонский взял и обидел, заставив кхмеров краснеть за Россию. Камбоджийский суд нетороплив и неподкупен, так что у любителя заграничных приключений в тагильском стиле есть шанс провести год так же, как он его и встретил: под подпиской о невыезде. Да и куда ехать ухарю-купцу? В России истекают слюной кредиторы, а в остальном мире хамоватое руссо туристо тем паче не ко двору.

Кажется, настало время собрать представителей всех стран (и Камбоджи тоже), чтобы они помогли нам составить кодекс поведения для россиян за рубежом. А то, понимаете, стыдно за страну великого Депардье. И за страну оливье тоже.

 

Г)

Один день у тысячи…

Один день из одной жизни может стать зеркалом, в котором отражаются недостатки всего общества...

 

Я не знаю, кто мои родители. Но одно знаю точно: я из многодетной семьи. У меня много братьев и сестер. Ежедневно нас десятками тысяч штампуют, и у каждого из нас своя судьба, смонтированная из чужих желаний. У меня зеленые глаза, я молодая и часто мне говорят, что я красивая. Даже моя татуировка в виде славного города Ярославля, по словам многих, ярче, чем у собратьев. Скажу по секрету, нас не ценят так, как наших заморских родственников. Бывает, обменивают на одного из них с десяток наших. Эх, жизнь… Наверное, в любой жизни есть период подъема, золотой век. Вот и у нашей семьи такой был – в 1991–1992 и 2001–2006 годах мы были признаны самой крупной купюрой в России! Правда, в 2004 году появились конкуренты – банкноты с усилением защитных функций. Ходют тут, важные такие… Но жаловаться на жизнь не к месту, ведь есть и те, кому совсем плохо. Например, 10-копеечные монетки – их даже на улице не подбирают и не замечают.

Ах да, забыла представиться, я – тысячерублевая купюра! Люди нас любят в период финансово-экономического кризиса, ведь чаще ценится то, что ограничено. Самые теплые чувства ко мне испытывают студенты и пенсионеры. Они часто говорят, что я спасаю их жизнь. Как бы ни было, в нашем, денежном, обществе существует строгая иерархия. Не дай бог пятидесятирублевая купюра не принесет мне чашечку чая. Полиция нравов ее немедленно накажет, хотя до утилизации дело не дойдет, конечно… Деревья и так жалуются, а с ними воевать нельзя…

Я родилась в далеком 1997 году, до появления странного слова «дефолт» в жизни россиян, в Московском монетном дворе под чутким контролем «Гознака». После того, как мы научились ходить, нас начали распределять по кошелькам. Я попала в потрепанный дерматиновый кошелек старенькой бабы Клавы, в то время как мои собратья дружно лежали в импортных кошельках разжиревших дядек в модных ярких костюмах и тяжелых цепях. Мне было очень одиноко в кошельке старушки. Жили мы с бабой Клавой недолго, в ближайшей аптеке она простилась со мной со слезами на глазах. Я понимала, что прощание со мной равно для нее потере близкого родственника, она будет ждать моего возвращения...

Запах старины в кошельке бабы Клавы сменился запахом медикаментов, от которого меня начало тошнить. Злая аптекарша поместила меня в какой-то выдвигающийся железный карцер, где я сидела в кромешной тьме. Спаситель, мужчина с багровым лицом, в аптеку зашел по-хозяйски нагло. Аптекарша дрожащим голосом долго ему что-то объясняла, а потом схватила меня за руку и протянула со словами: «Это всё что есть, не болеет сегодня люд проклятый, а кассу-то каждый день сдаем. Получите вы всю сумму, ей-богу, получите. Потерпите маленько, не лишайте лицензии…» 

Потный дяденька ухмыльнулся и неаккуратно засунул меня во внутренний карман своего пиджака, чуть ребра м