…тами в том смысле, что они не создают собственной всеобщей теории (в отличие от интеракционизма), а лишь пере­сматривают другие дисциплины и учения в свете главного постулата о со­циально-дискурсивном происхождении «Я», теоретизируя о серьезных послед­ствиях принятия данного постулата, в частности, философией, теорией лите­ратуры, филологией и психологией [Carbaugh 1996: 6].

Социальный конструкционизм вряд ли можно упрекнуть в увлечении четкими определениями, столь же трудно назвать его стройным учением и единой школой [Реаrсе 1995: 89]. В 1992 г. P. Бернстайн предложил мета­фору «констелляции» (constellation) для осмысления социальных теорий эпо­хи постмодерна: мы более не в состоянии привести все взгляды к общему знаменателю, снять все нюансы и противоречия [Bernstein 1992: 8]. Теории существуют как размытые совокупности идей в многообразии методов и практик анализа. Этот образ будто был списан с социального конструкцио­низма.

65

Особо рассматривая социальный конструкционизм в рамках традиции философского прагматизма, В. Кронен [Cronen 1996] выделяет следующие пять принципов:

1.  Коммуникация — это первичный социальный процесс. Коммуникация не «обслуживает» какую-то другую деятельность, она не рассматривается как средство для выполнения других задач, внешних по отношению к ней, или как второстепенный процесс, протекающий на фоне, до, после или вне друго­го, более важного действия.

2.  Первичным объектом для наблюдения, единицей анализа являются «люди в разговоре», по выражению Р. Харрэ [persons in conversation — Harré 1984]. В. Кронен добавляет, что «люди в разговоре» представляют собой одну единую сущность, а не три дискретных объекта, как может показаться (один человек плюс другой человек плюс разговор между ними).

3. Социальные действия регулярно характеризуются присущей только им развивающейся рациональностью или, в терминах Л. Витгенштейна, «грам­матикой», организующей их внутренне.

4. Социальный конструкционизм стоит на позициях реализма, но не объек­тивизма. Общающиеся люди рассматриваются как живые, телесные, мате­риальные сущности, принадлежащие «внешнему» миру, миру «вещей».

5.  Фактическая достоверность возможна лишь в пределах «грамматики» какой-то языковой игры (по Л. Витгенштейну), как постижение единственно данного «опыта» (в смысле Дж. Дьюи) — но не в форме универсальных, обоб­щающих суждений или интернализованных когнитивных сущностей.

2.3.2 Социальный конструкционизм и речевое общение

Дж. Шоттер и К. Джерджен [Shotter, Gergen 1994: 14—24] взяли на себя труд сформу­лировать программные тезисы об отноше­нии социального конструкционизма к про­блемам языка и речевой коммуникации:

1) сообщения о «действительности» возникают в развертывающемся во времени свободном потоке непрекращающейся коммуникативной активно­сти человеческих сообществ;

2) высказывание приобретает смысл только как конститутивная часть раз­вивающегося диалога; отдельно взятое высказывание не имеет смысла;

3) ответные высказывания создают все новые смыслы и обусловливают дальнейшее развитие диалога, постоянно изменяя контекст разговора;

4) только с привлечением категорий социолект, речевые жанры и т. п. можно объяснить, как соответствующие дискурсы обеспечивают функциони­рование социальных групп в качестве динамических реляционных целостных

66

сущностей, поведенческих идеологий, «которыми живут» (behavioral and lived ideologies);

5) по мере того как лингвистически координированные социальные отно­шения становятся «историей» и затем упорядочиваются или ранжируются, появляются «официальные» версии описания мира и собственных «Я», т. е. локальные дискурсивные онтологии и социальные санкции для их поддержа­ния [ср.: Баранов, Сергеев 1988а];

6) локальные онтологии и системы морали в «западной» культуре отво­дят приоритетную роль индивидуальности;

7) психологическая речь, которая предположительно ведется о наших восприятиях, воспоминаниях, мотивах, суждениях, не выражает некой су­ществующей вне момента высказывания внутренней реальности ментальных репрезентаций, она заключается в самих этих сообщениях, формулируемых в зависимости от позиции говорящего в коммуникативном контексте.

Итак, социальные подходы к изучению межличностного общения, объе­диняет, во-первых, признание социально конструируемой реальности; во-вто­рых, стремление к «мягкой» рефлексивной исследовательской позиции; в-тре­тьих, акцент на изучении социокультурных, а не индивидуальных факторов; в-четвертых, анализ символов [Leeds-Hurwitz 1992: 131—132]. Эти положения социального конструкционизма созвучны дискурсивной онтологии. Принцип дискурсивного «построения» социального мира использован некоторыми другими теориями, в частности, теорией социальных представлений, о кото­рой речь пойдет ниже.

2.4. ТЕОРИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

The word 'social' was meant to indicate that representa­tions are the outcome of an unceasing babble and a permanent dialogue between individuals, a dialogue that is both internal and external, during which individual representations are echoed or complemented.

S. MOSCOVICI [1984a: 951]

2.4.1 Социальные представления: история и определение

Если символический и интерпретативный инте­ракционизм все-таки больше тяготеет к со­циологии, то теория социальных представлений претендует на статус психологической теории социального [Flick 1995a], обращенной к ряду социальных феноменов: идеоло­гиям, коллективным представлениям и воспоминаниям, социальному и

67

культурному конструированию индивидуальных и коллективных «Я» [см.: Донцов, Емельянова 1987]. Теория социальных представлений разрабатыва­ет модель социальных знаний, их конструирования, преобразования и рас­пределения в коммуникативных и интерактивных процессах, описывает фун­кции опыта и знаний в социальной практике [Flick 1995b: 70].

Понятие социальные представления ввел в научный оборот Серж Московичи в начале 60-х годов в работе, посвященной реакции населения Франции на популяризацию идей психоанализа в середине прошлого столетия. Симп­томатично, что эта пионерская работа обратилась к использованию обшир­ного языкового материала: 1610 статей из 210 журналов и 2200 анкет [ср.: Moscovici 1976: 30 и cл.; Lahlou 1996].

Поначалу это направление было сосредоточено на изучении социальных форм представления научного знания [Moscovici 1976; 1995]. Позже круг ин­тересов и объяснительный диапазон теории были расширены, и сегодня она воспринимается как учение о социальном опыте и знании, его конструиро­вании, динамике и роли в общественной практике в целом [Flick 1995b: 70].

Исторически данная теория восходит к разграничению индивидуальных и коллективных представлений в социологии Эмиля Дюркгейма [1995: 208— 243; Durkheim 1912; ср.: социальный ум — Тард 1996: 112-158]. Он был «пер­вым, кто обратил внимание на важную роль коллективных представлений в структуре нашего языка, наших институтов и обычаев, в то же время показав, насколько этот набор представлений составляет социальную мысль в допол­нение к мысли индивидуальной» [Moscovici 1984a: 942]. С тех пор и в языке «мы различаем как индивидуально-психическое, так и коллективно-психиче­ское... (курсив мой. — М. М.)» [Бодуэн де Куртенэ 1963, II: 163].

Другим автором, предвосхитившим появление теории социальных пред­ставлений, сам С. Московичи называет Жана Пиаже, чья психология показа­ла, как дети используют разные формы знания в процессе построения «своего мира» и осмысления действительности.

Третий источник: интеграция психоаналитической идеи Зигмунда Фрей­да об интериоризации, объясняющей, как «содержание наполняет реально­стью образы и символы, которые оставляют свой след в нашей жизни с са­мого детства» [Moscovici 1984a: 944].

Таким образом, от Э. Дюркгейма было унаследовано понимание роли зна­ний и представлений как коллективных (социальных) явлений, от Ж. Пиаже — аспекты социального конструирования значений и действительности, а от 3. Фрейда — процесс, посредством которого внешние реалии из окружения человека становятся частью его внутреннего мира и мировоззрения.

68

С 1960-х годов теория социальных представлений фактически была и остается ведущей парадигмой в социальной психологии Франции, Италии, Испании, Португалии и Латинской Америки. В середине 80-х гг. интерес к этому направлению возникает и на Британских островах, где разгорелись ака­демические дискуссии по его поводу [Billig 1988; McKinlay, Potter 1987], а поз­же — в ФРГ, США, Канаде, Австралии [см. обзоры: Breakwell, Canter 1993; Cranach е. а. 1992; Cranach 1995; Flick 1993; 1994; 1995а; 1995b; 1995с; Jodelet 1989 и др.].

Пожалуй, наиболее часто цитируемое определение данного понятия при­надлежит Д. Жоделе: «Категория социальное представление обозначает спе­цифическую форму познания, а именно, знания «здравого смысла», содержа­ние, функции и воспроизводство которых социально обусловлены. В более широком плане социальные представления — это свойства обыденного прак­тического мышления, направленные на освоение и осмысление социального, материального и идеального окружения... они обладают особыми характе­ристиками в области организации содержания, ментальных операций и логи­ки. Социальная детерминированность содержания и самого процесса пред­ставления предопределены контекстом и условиями их возникновения, кана­лами циркуляции, наконец, функциями, которым они служат во взаимодей­ствии с миром и людьми» [Jodelet 1984: 361—362; Донцов, Емельянова 1987: 33—34].

Социальные представления выступают как общий для членов социума интерактивно воспроизводимый процесс понимания явлений и способ коммуникации по их поводу [Flick 1995b: 74—75]. С. Московичи рассматри­вает социальные представления как сложную многоуровневую «систему действий, идей и ценностей, выполняющую двуединую функцию: во-первых, установить порядок, позволяющий индивидам ориентироваться в материаль­ном и социальном мире и воздействовать на них; во-вторых, обеспечить чле­нам сообщества возможность общения, снабдив их кодом для социальных обменов, наименования и классификации различных аспектов жизни, инди­видуальной и групповой истории» [цит. по: Flick 1995b: 74]. Чтобы «пре­вратить незнакомое в знакомое» [Moscovici 1984b: 24], важны два процесса: анкоринг («заякоривание» — англ. anchoring, фр. anchorage) и объективиза­ция (objectification).

2.4.2 Анкоринг

Этот механизм служит для того, чтобы «поставить на якорь» странные идеи, свести их к привычным категориям и обра­зам, поместить их в уже знакомый контекст [Moscovici 1984b: 29]. Действие силы, с помощью «которой народ подводит все явления душев-

69

ной жизни под известные общие категории», Бодуэн де Куртенэ [1963, I: 58] сравнивал «с силою тяготения в планетных системах».

Суть данного процесса заключается в интегрировании новых феноме­нов — впечатлений, отношений, объектов, действий — в рамки уже существу­ющего мировоззрения и известных категорий, что позволяет сократить до ми­нимума пугающее воздействие всего нового, неизвестного [ср.: uncertainty re­duction theory — Berger, Bradac 1982; Berger 1996; anxiety-uncertainty management theory — Gudykunst 1985; 1997; Gudykunst e. a. 1985].

«Адресом» мыследеятельности в этом процессе выступают заданные кате­гории, в структуру которых вписываются новые феномены, а также прото­типы категорий, с которыми эти феномены сравниваются. Для их классифи­кации используются две стратегии: от частного к общему и от общего к част­ному. В первом случае различия между феноменом и прототипом категории снимаются посредством абстрагирования от частных характеристик данного феномена: «каждый человеческий ум систематизирует, обобщает» [Бодуэн де Куртенэ 1963, I: 206]. Во втором случае подчеркиваются несоответствия между феноменом и его прототипом с целью выявления того дифференциаль­ного признака, который и формирует данное отношение.

«Заякорить» — это значит какое-то явление «классифицировать и дать ему имя» [Moscovici 1984b: 32], что имеет следующие последствия:

(а) получив свое имя, человек или предмет может быть описан и наделен определенными характеристиками, качествами, тенденциями и т. д.;

(б)  благодаря этим характеристикам и тенденциям данный человек или предмет отличается от массы других;

(в)  он уже становится объектом конвенции среди тех, кто принимает и разделяет эту конвенцию [Moscovici 1984b: 34].

Последний аспект подчеркивает конвенционализацию опыта в качестве коллективной сущности, что отличает анкоринг от когнитивных моделей ка­тегоризации, классификации или типизации. Именно об этом пишет Майкл Биллиг «Существует принципиальное отличие двух подходов: когнитивного и социальных представлений. Социально-когнитивные психологи обычно рассматривают категоризацию в плане индивидуального функционирования. Теория социальных представлений изучает именно социальное функциони­рование анкоринга. Объект представления — социальный объект, анкоринг вовлекает индивида в мир культурных традиций группы, одновременно ме­няя эти традиции. В определенном смысле представления происходят из жиз­ни групп» [Billig 1988: 6]. Здесь в неявной форме содержится еще одно отличие от когнитивного процесса классификации: анкоринг — процесс, в ходе кото­рого значения и смыслы интерпретативно приписываются, предицируются

70

феноменам [см.: Jodelet 1989]. По Московичи, без этого не бывает ни восприя­тия, ни мыследеятельности. По мере интеграции новых знаний, явле­ний и объектов в структуру существующих категорий, последние меняются и обновляются. Процесс конструирования и классификации явлений не ограничен рамками одного индивида: он имеет социальную природу [Flick 1995b: 76].

2.4.3 Объективизация

Второй механизм превращения незнакомого зна­ния в будто бы знакомое сводится к преобразова­нию абстрактного в «нечто почти конкретное», т. e. к перенесению того, что мы держим «в уме», на какой-либо объект во внеш­нем физическом мире [Moscovici 1984b: 29]. М. Биллиг лаконично передал его суть: «перевод эзотерической научной теории в обыденную речь» [Billig 1988: 7]. Этот процесс обычно активнее, чем анкоринг [ср.: Баранов, Сер­геев 1988а].

По С. Московичи, процесс объективизации осуществляется в следую­щем порядке: сначала «извне» поступает иконическая сущность неясной идеи или предмета, и концепт переходит в образ; затем они соотносятся со струк­турой «фигуративного ядра» (a pattern of figurative nucleus) — комплексом образов, символизирующим комплекс идей [Moscovici 1984b: 38], или «прото­типом».

Центральными компонентами процесса объективизации являются отбор и деконтекстуализация элементов теории, формирование фигуративного ядра и натурализация его компонентов, что имеет два главных следствия. Во-первых, абстрактное низводится до конкретного, и «то, что воспринимается, замещает то, что мыслится» [«what is perceived replaces what is conceived» — Moscovici 1984b: 40]. Во-вторых, как только фигуративное ядро входит в сферу нашего повседневного знания, мы вольно или невольно стремимся под­твердить его, стараемся приладить эту схему к новым действиям и восприя­тиям, опыту, впечатлениям. Так происходит социальное конструирование феномена.

Социальные представления суть результат интеракции. Именно в интер­активных процессах социальные представления рождаются, модифицируют­ся, обмениваются и распространяются по социальным группам: они кон­ституируют социальные группы и определяют их границы [Flick 1995b: 83]. С. Московичи утверждает, что социальные представления отличаются от дру­гих форм репрезентаций двояко. Во-первых, это явление более социальное, чем когнитивное. Во-вторых, данная категория рассматривается не как панкультурная, а как конкретно-историческая, отражающая специфику ряда

71

современных обществ: именно в этом смысле С. Московичи говорит об «эре социальных представлений». С другой стороны, М. Биллиг отмечает универ­сальность анкоринга: «Какой бы культурный контекст мы ни взяли, в нем всегда будут стереотипы и когнитивные схемы. Поэтому анкоринг не огра­ничивается рамками определенных обществ» [Billig 1988:6]. Теория социальных представлений «исключают саму идею мышления или восприятия без анко­ринга» [Moscovici 1984b: 36].

Процесс объективизации всегда остается чувствительным к широкому контексту, поскольку невозможен без присутствия прототипов, используемых для преобразования незнакомого абстрактного знания в «знакомое» и «кон­кретное». Для М. Биллига объективизация — это безоговорочно специфи­ческий, особенный, конкретный процесс, «в котором абстрактное перено­сится в мир объектов» [Billig 1988: 7], чем вся теория социальных представ­лений кардинально отличается от социально-когнитивных рассуждений, оперирующих универсальными категориями типа «обработка информации» или «выработка схем» [information processing; schema development — см.: Fiske, Taylor 1991].

2.4.4 Конструирование представлений: мимезис

По мере того как методы ретроспективного нар­ративного анализа [Flick 1995b: 85; 1994] получали распространение в теории социальных представ­лений, рос интерес к проблеме соотношения кол­лективной репрезентации и того фрагмента реальности, который она пред­ставляет. В социальных науках, в той или иной форме использующих дис­курс-анализ, возобновилась дискуссия по вопросу о природе репрезентатив­ности [ср.: Eco е. а. 1988; Brandom 1994 и др.].

Метафора отражения мира все чаще уступает место конструированию. Отметим, что теория социальных представлений фактически с самого мо­мента своего возникновения приняла идею социального конструкционизма (см. 2.3). Необходимо избавиться от мысли о том, что представления спо­собны заключаться в имитации средствами мысли и языка фактов и предме­тов, обладающих собственными значениями вне дискурса, вне коммуникации, где о них идет речь, поскольку «социальной или психологической реальности как таковой нет, ясного образа событий или личностей просто не существует независимо от человека, создающего этот образ» [Moscovici 1988: 230].

Большой интерес по-прежнему вызывает вопрос о том, что же все-таки происходит между репрезентацией и тем фрагментом реальности, который она представляет, каким образом объясняется процесс конструирования дей­ствительности в социальном представлении.

72

Поскольку многие исследования социальных представлений в качестве эмпирического материала используют тексты, в частности, интервью, анке­ты, транскрипты речи, документы, тексты СМИ [см.: Lahlou 1996], Уве Флик [Flick 1995b: 90] предлагает позаимствовать у литературоведов понятие миме­зис, призванное заполнить некоторый концептуальный вакуум в той части теории социальных представлений, которая смыкается с теорией социально­го конструкционизма. Переосмысление схоластического термина предложил Поль Рикёр [1990; Ricoeur 1981], понимающий мимезис как метафору дей­ствительности, отсылающую к миру реальности не для того, чтобы копиро­вать его, а для того, чтобы предписать новое прочтение: мы создаем собствен­ные версии реальности, объединяющие метафорические аспекты освоения действительности с интерпретацией ее содержания [см.: Рикёр 1990; Лакофф, Джонсон 1990; Абрамов 1996; Murphy 1996].

Мимезис, таким образом, подчеркивает обоюдонаправленный характер конструирования «реальности»: как с точки зрения создания индивидом собственных версий, так и с точки зрения их интерпретации и понимания. У П. Рикёра мимезис имеет три аспекта: мимезис, — предварительное по­нимание того, чем является человеческое действие с его семантикой, сим­волизмом и темпоральностью; мимезис₂ заключается между истоком и исхо­дом текста, на этом уровне мимезис может быть определен как конфигурация действия; мимезис₃ знаменует собой пересечение мира текста и мира слуша­теля или читателя [Ricoeur 1981: 20—26]. Опыт действования сначала преоб­разуется в репрезентативную конструкцию, и лишь затем она подлежит интерпретации.

2.4.5 Социальные представления и критический анализ

73

Рожденная в социальной психологии, теория социальных представлений интегрирует все три «переворота» в развитии этой дисциплины за последние десятилетия [см.: Flick 1994; 1995а; 1995b; 1995с]: исторический, когнитивный и дискурсивный. Теория социальных представлений не редуцирует свою программу до индивидуаль­ного когнитивизма. Подобно конструктивизму, она признает относительность своих объектов — социальных знаний и практики, а также результатов иссле­дования, обусловленных широким культурно-историческим контекстом. Отметим, что теория социальных представлений использует объяснительный потенциал теории социального конструкционизма.

Теория социальных представлений помогает решить проблему языковых репрезентаций (являющих собой частный случай социальных представлений), которую довольно подробно анализировал Л. В. Щерба, усмотрев трудность

в совмещении их индивидуального характера с социальной ценностью языка. Ни Völkerpsychologie Вундта, ни собирательно-индивидуальное Бодуэна де Кур­тенэ, напоминающее «среднего человека» Дильтея [1996; Dilthey 1977], не раз­решают этих затруднений [Щерба 1974: 27]. Если от языка перейти к дис­курсу, роль этой теории возрастает. Теория социальных представлений дает гуманитарным дисциплинам и особенно лингвистике возможность лучше понять соотношение психического и социального в акте речи. Можно ска­зать, что это шаг вперед и по сравнению с традиционными фреймовыми построениями искусственного интеллекта. Дискурс-анализу полезно взять на вооружение ряд положений этой теории.

Общая тенденция развития гуманитарного цикла в этом направлении под­тверждается бурным развитием (прежде всего в Европе) критического дискурс-анализа [critical discourse analysis — см.: Fairclough 1989; 1992; 1995; van Dijk 1993; Caldas-Coulthard, Coulthard 1996 и др.], изучающего отношения подчи­нения, неравенства, дискриминации, разные идеологические и политические представления, выраженные в языке и дискурсе, их общую манипулятивность [ван Дейк 1989; 1994; Шейгал 2000; Кирилина 1999; Lakoff 1990; Dant 1991; Parker 1992; Cameron e. a. 1992; Lemke 1995; Diamond 1996; Wodak 1996]. Здесь можно выделить три направления:

•  первое, основанное на постструктурализме Мишеля Фуко [1996а; 1996b; Foucault 1971; 1980], представлено в работах Нормана Фэйрклау [Fairclough 1989; 1992; 1995] в русле британской традиции, идущей от социальной семи­отики языка М. Хэллидея [Halliday 1978];

•  второе, сформулированное в работах Рут Водак [1997] и венской груп­пы, использует ряд идей франкфуртской школы, особенно критической тео­рии Юргена Хабермаса [Habermas 1981; 1985] и модель социолингвистики Бэзила Бернстайна [Bernstein 1971];

•  третье направление возглавляет Тойн ван Дейк [1989: 111—304; 1994; van Dijk 1993; 1996; 1997с], строя социокогнитивную модель представления в дискурсе расовых, этнических и других предубеждений.

Все эти направления (а в последнее время к ним готовы присоединиться исследовательские группы, работающие во Франции, Финляндии, России и других европейских странах) большое внимание уделяют как институцио­нальному дискурсу, текстам массовой коммуникации, так и бытовым разго­ворам, интервью с информантами. И хотя критический дискурс-анализ прямо не заимствует у теории социальных представлений ее аппарат и поня­тия, идейная и методологическая связь прослеживается достаточно хорошо.

74

2.5. ДИСКУРСИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Тогда

Из глубины молчания родится

Слово,

В себе несущее

Всю полноту сознанья, воли, чувства,

Все трепеты и все сиянья жизни.

М. ВОЛОШИН «Подмастерье»

2.5.1 Преодоление кризиса психологии

Одним из оснований традиционной психологии является идея о том, что эта дисциплина принадлежит к естествознанию, по крайней мере, именно так

складывалась ее история с момента зарождения, ка­ковым принято считать открытие психологической лаборатории В. Вундтом в 1879 г. в Лейпциге. Достаточно ярко это было выражено в психологии ста­рой парадигмы — эпохи господства бихевиоризма и экспериментальных методов [Harré, Gillett 1994: 2—3]. Правда, практически с момента возникно­вения высказывались и другие точки зрения на статус, цели и методы психо­логии, так что подобная критика так же стара, как и сама наука [см.: Bühler 1927; Dilthey 1884; Giorgi 1970; 1995; Politzer 1928; Sullivan 1984].

Суть критики сводима к требованию преодоления общего кризиса со­циальных наук, который со всей полнотой выражен в традиционной психо­логии, где забвение специфики обладающего сознанием человека как объекта исследования сказалось особенно пагубно (см. 1.2). Тем не менее, сегодня тра­диционная психология широко утвердилась как социальный институт во мно­гих сферах жизни. Налицо несоответствие между внешним успехом психоло­гии и ее внутренним содержанием: «общество склонно верить в незаслуженно высокий статус и престиж психологии, не подкрепленные ее лишенным един­ства и внутренней логики содержанием» [Giorgi 1995: 24].

И все же многими исследователями осознается извечная несовместимость естественнонаучной методологии, принятой психологией в качестве единст­венно истинной философии науки, и свойствами психологических явлений, реально происходящих в повседневной жизни людей. Этим объясняются по­пытки найти новые формы психологической теории, реализовавшиеся, напри­мер, в психологике [psychologic — Smedslund 1988; 1991; 1995] или работах по диалогической психологии [analogical psychology — Shotter 1995; ср.: Bax­ter, Montgomery 1996], впитавшей идеи позднего Л. Витгенштейна [1985], М. М. Бахтина [1979; 1995], В. Н. Волошинова [1929] и Л. С. Выготского [1934;

75

1982]. Наиболее заметным и интересным для лингвистов явлением безо всяко­го сомнения стала дискурсивная психология, взявшая на вооружение методо­логию дискурс-анализа. Говоря словами И. А. Бодуэна де Куртенэ [1963, II: 102], поворот в развитии науки можно описать следующим образом: «до сих пор на разные проявления общественной жизни часто смотрели материали­стически: теперь очередь за психологией и вместе с нею за наукою par excellence психологическою, какою является языкознание». Дискурсивная психология [discursive psychology — Edwards, Potter 1992; Harré, Gillett 1994; Harré, Stearns 1995; Smith e. a. 1995a; 1995b] как принципиально новый подход активно раз­рабатывается в Европе и Северной Америке большой группой авторов.

2.5.2 Эволюция когнитивизма в психологии

Важнейшим событием в развитии психологии и целого ряда наук стала так называемая когнитив­ная революция 60-х годов [см.: Кубрякова и др. 1996: 69—72]. Когнитивизм как принцип научного описания был реакцией на господство сциентизма и бихевиоризма, осо­бенно в американской психологии, поскольку в Европе всегда существовали самостоятельные школы и авторы, как, например, Жан Пиаже в Швейцарии или гештальт-психология в ФРГ.

Бихевиоризм, как известно, принципиально не занимался процессами ди­намики смыслов в «черном ящике» сознания, призывая наблюдать лишь объек­тивно фиксируемые внешние стимулы и реакции, тем самым лишая интро­спекцию права на научную доказательность. Развитие экспериментальной психологии во многом унаследовало эти недостатки. Методологически дан­ная парадигма восходит к картезианскому дуализму [см.: «дуализм как осно­ва непостижимости проблем разума, как основание натуралистической психологии» — Гуссерль 1994: 96]. Кстати, одним из первых критиков бихе­виоризма стал Н. Хомский, опубликовав знаменитую рецензию на книгу Б. Скиннера Verbal Behavior [Chomsky 1959].

Когнитивизм, наоборот, активно интересуется вопросами влияния «вну­тренних» факторов. На смену метафизическому представлению о человеке при­ходит ментализм. Под влиянием развития компьютерного моделирования, когнитивная парадигма широко применяет аналогию в передаче, обработке и хранении информации между вычислительной машиной и человеческим сознанием. Естественно, на этом этапе Когнитивизм в психологии главным образом опирается на достижения в рамках построения искусственного интеллекта и нейробиологии [см.: Eysenck 1993]. Именно этот период отмечен широким внедрением в прагматику и семантику речевого общения когнитив­ных категорий «фрейм», «план», «сценарий», «схема» и т. д.

76

Каждый раз когнитивизм проявляется по-своему: когнитивизм Ноэма Хомского или Рэя Джэкендоффа не похож на когнитивизм психологии или нейробиологии 70-х годов и уж совсем не похож на современный культурный когнитивизм Анны Вежбицкой [1997; 2001], возвращающей в новом качестве проблематику гипотезы Сепира—Уорфа [ср.: Stillings e. а. 1987; Otero 1994; Wierzbicka 1992; 1996; 1997; Jackendoff 1983; 1992; 1997]. Когнитивные подхо­ды к языку не замыкаются в рамках постгенеративной психолингвистики [Kasher 1989; Hörmann 1976; Vaina, Hintikka 1984; Altmann 1990; Altmann, Shillcock 1993; Steinberg 1993].

Большинство когнитивных подходов ограничивалось рамками отдельно взятого человека. Обращение к интроспекции, противопоставляемое установ­кам позитивизма, только усугубило этот крен. Развитие комплекса когнитив­ных наук подошло к тому пределу, за которым уже было невозможно дать исчерпывающие ответы на многие вопросы, исследуя когнитивную природу лишь одного индивида. Требовалась когнитивная интерпретация социальных процессов.

Ситуация разрешилась в 70-х годах рождением социально-когнитивной тео­рии [social cognition — Fiske, Taylor 1991; Donohew e. a. 1988]. Она возникла не на пустом месте: гештальт-психология, руководствуясь восходящим к философии Канта принципом целостности восприятия, уже давно разрабо­тала феноменологический метод, который и стал одним из оснований со­циально-когнитивных исследований

Робкое проникновение идей гештальт-психологии в еще только форми­рующуюся социально-когнитивную парадигму началось в начале 50-х годов. На раннем этапе большое внимание уделялось так называемому «психоло­гическому полю», или субъективному восприятию индивидом социального окружения (что уже шло вразрез с позитивистским критерием объективно­сти). Причем психологическое поле должно было рассматриваться в комп­лексе как единое целое, как сложная «конфигурация сил». Чтобы определить природу этих сил, необходимо было включить в анализ две пары факторов: личность и ситуацию (не зная хотя бы одного из них, невозможно предска­зать или интерпретировать поведение), а также когницию и мотивацию (как функции, производные от первой пары факторов). Весьма характерно, что приблизительно в это же время в теории коммуникации, психо- и социолинг­вистике, семантике и лингвистической прагматике заметно повышается эври­стическая роль понятий «ситуативный контекст», «субъект» и «языковая лич­ность», появляется несколько разных теоретических моделей контекста.

Серьезные монографии по социально-когнитивной теории появились толь­ко в 80-х годах Именно этот момент стал поворотным в научной эволюции

77

когнитивизма. Когнитивистское истолкование социальных проблем личности серьезно изменило судьбу многих направлений. Однако хроническая сосредоточенность этого подхода на изучении индивидуального восприятия социальных реалий так и не позволила социально-когнитивной теории пре­одолеть ограниченность «старой» психологии, оставив без должной интер­претации процессы деятельности и общения, в которых участвует личность. Видимо, это послужило одной из главных причин, объясняющих, почему до сих пор нет общепризнанной когнитивной теории взаимодействия и речевой коммун