…ентами означающего и означаемого существует то же отношение, что между самими оз­начающими и означаемыми. При этом условии элемент означаю­щего сам является означающим, а элемент означаемого сам яв­ляется означаемым. Соединение этих элементов образует, таким образом, знак меньший, чем семиотема, но также наделенный фор­мой и значением и способный, сочетаясь с другими подобными эле­ментами, приводить к полным высказываниям. При этом знание соответствий между компонентами означающего полного знака и компонентами его означаемого оказывается достаточным для того, чтобы знать соответствие между означающим и означаемым цели­ком, и, таким образом, в наличии частичных знаков (или единиц «первого членения», по Мартине) отчетливо проявляется принцип экономии.

Примером неязыкового кода, применяющего принцип построе­ния полных знаков из частичных, может служить система обозна­чения номеров в большинстве современных гостиниц37. В этом коде используются двузначные числа, в которых десятки обозначают этаж, а единицы определенное место на данном этаже. Так, напри­мер, система обозначения номеров в девятиэтажной гостинице, на каждом этаже которой помещаются десять номеров, включает в свой инвентарь 90 полных знаков, начиная от 10 и кончая 99. Все семиотемы, означающее которых имеет на первом месте еди­ницу, обозначают номера, находящиеся на первом этаже, двой­ку—на втором и т. д., а все семиотемы, имеющие одну и ту же циф­ру на втором месте, занимают одно и то же положение на соответ­ствующем этаже. Таким образом, каждое из означающих этого ко­да является логическим произведением двух множителей, один из которых принадлежит к системе из девяти классов (/1—/, /2—/...<162> /9—/), а другой — к системе из десяти классов (/—0/, /—1/, /—2/... .../—9/). Аналогичным образом означаемые семиотем данного кода представляют собой логические произведения двух (семантичес­ких) множителей, один из которых принадлежит к системе из де­вяти классов ('первый этаж', 'второй этаж'... 'девятый этаж'), а другой — системе из десяти классов ('первое место', 'второе ме­сто',..... 'десятое место'38).

Так как каждый элемент означающего соответствует строго определенному элементу означаемого, при интерпретации семиоте­мы достаточно знать только соответствия между этими элемента­ми, чтобы знать, какому именно означаемому соответствует озна­чающее целиком. В приведенном примере механизм экономии поз­волил свести число соответствий, которое было бы необходимо помнить при отсутствии членения семиотем на меньшие знаковые единицы, т. е. число 90, к значительно меньшему числу, равному 19.

Типичным представителем нелингвистических кодов, в которых соответствия между означающими и означаемыми полных знаков являются результатом соответствий между компонентами того и другого, является десятиричная система исчисления. В этой си­стеме означающее любого полного знака, например, 258, предста­вляет собой логическое произведение ряда классов: класса сигна­лов, имеющих 8 на первом месте (считая справа), т. е. класса /8/ (в этот класс входят знаки, 8, 18, 128, 258, 1238 и т. д.), класса /5—/, в который входят знаки 50, 258, 1556 и т. д., класса /2— —/, включающего в свой состав знаки 200, 258, 3240 и т. д., а также классов (0— — —), (0— — — —) и т. д. Что касается означаемого данного знака, то оно, в свою очередь, является произведением (логическим, разумеется) классов сообщений, в которых идет речь о количестве, содержащем; '8 + 10n единиц', '5 + 10n десят­ков', '2 + 10n сотен', '0 + 10n тысяч' и т. д. Соответствие ме­жду означающим /258/ и означаемым '258' является результатом соответствия каждого компонента означающего определенному компоненту означаемого. Экономия, достигаемая при этом, оче­видно, весьма значительна. Так, если бы код рассматриваемой структуры содержал бы, предположим, 100 000 полных знаков, означаемые которых распределялись бы между количествами от '0' до '99999', то для того, чтобы оперировать этими знаками, потребовалось бы запомнить только 50 соответствий между клас<163>сами сигналов и классами сообщений39, в то время как при отсут­ствии параллельного членения означающего и означаемого (как это имеет место, например, в некоторых знаках римской систе­мы обозначения чисел - ср. Х '10' L '50' С '100' М '1000'') число соответствий, которые было бы необходимо держать в памя­ти, равнялось бы количеству полных знаков, т. е. 100000.

Возможность обозначить любую из бесконечно разнообразных ситуаций при помощи языковых знаков обеспечивается именно тем, что для создания практически бесконечного количества выска­зываний и для их понимания говорящему достаточно знать огра­ниченное количество единиц первого членения (слов и морфем).

Таким образом, тот факт, что в наличии «первого членения» проявляется принцип экономии, оказывается вполне очевидным, и несомненной заслугой Л. Прието является то, что он развил со­ответствующую идею А. Мартине (см. [15; 59] и в особенности [58]) в общесемиологическом плане. Однако были высказаны сомнения в том, что для всякой семиотической системы справедлив вывод Прието относительно того, что социально обязательными, кодифи­цированными являются только полные знаки, семиотемы («семы»), а частичные знаки («знаки») — там, где они имеются,— предста­вляют собой лишь факт экономии, позволяя оперировать относи­тельно небольшим количеством (частичных) знаков вместо отно­сительно большого количества семиотем [61]. По мнению Прието, обязательное для обоих партнеров коммуникативной системы вла­дение кодом, обеспечивающее нормальное общение, ограничивает­ся лишь знанием семиотем, т. е. одинаковым пониманием соответ­ствий между означающими и означаемыми полных знаков (в про­тивном случае участники коммуникации не могут достигнуть взаимопонимания). Если при этом отсутствует взаимное согласие относительно частичных знаков — например, если один из парт­неров, используя механизм экономии, предоставленный в его рас­поряжение благодаря наличию первого членения, производит мысленную классификацию сигналов по отношению к частичным знакам, в то время как другой, пренебрегая этой возможностью, классифицирует сигналы непосредственно по отношению к пол­ным знакам, успех коммуникации тем не менее обеспечен взаим­ным согласием относительно соответствий между означающими и означаемыми полных знаков.

Можно думать, что, по крайней мере, в отношении некоторых знаковых систем это утверждение Прието действительно верно.<164>

В самом деле, многие из нас прекрасно находили свой номер в го­стинице, а также и номер, где остановились знакомые, не осозна­вая, что двузначное число, обозначающее нужный номер, членит­ся на элементы, имеющие строгое соответствие элементам, на ко­торые членится значение этого знака. Вполне можно себе предста­вить, что какой-нибудь служащий гостиницы, владеющий всем кодом обозначения номеров, воспринимает означающие соответ­ствующих знаков целиком, и просто помнит, к какому именно но­меру данное обозначение относится.

Очевидно можно «понимать» некоторые сигналы, передавае­мые посредством звуковой разновидности азбуки Морзе, напри­мер, сигнал бедствия, воспринимая соответствующий сигнал це­ликом, т. е. не производя членение этого сигнала на три знака, означаемыми которых являются лат. S, О и S.

Можно полагать вместе с X. Метцем [61], что мысленные клас­сификации, предполагаемые пользованием кодом децимальной системы, производятся различно разными представителями дан­ной социальной группы. Вполне вероятно, что необразованные члены общества воспринимают означающее /12/, а также и озна­чаемое '12' как неразложимое целое (другими словами, все знаки этой системы, которыми им приходится пользоваться, являются для них тем же, чем в устной разновидности русского языка яв­ляется знак сорок, а в римской системе, использующей графиче­скую субстанцию, знаки L, С, М) — отсюда трудности обращения с очень большими числами, которые им «ничего не говорят», в то время как для более образованных членов общества семиотема 12 является комбинацией знаков /2/, /1—/, /0— —/, 0— — —/и т. д.

В этих случаях, таким образом, только владение механиз­мом функции — имеющим отношение к уровню полных знаков, является социализованным, т. е. обязательным для всех участни­ков коммуникации, а использование механизмов экономии, имею­щих отношение к низшим уровням знакового уровня, т. е. к уров­ню частичных знаков, или единиц первого членения, а также к фигурам, т. е. к единицам незнакового уровня или единицам вто­рого членения — является факультативным и индивидуальным.

Однако в приведенных примерах речь шла о кодах, в которых число всех сообщений является конечным и сравнительно неболь­шим, о кодах с фиксированным числом сообщений, по терминоло­гии Н. И. Жинкина, (см. [10]), т. е. о кодах, не исключающих воз­можности для тех, кто ими пользуется, запомнить все семиотемы и оперировать непосредственно ими. Но как только мы обращаем­ся к сложным кодам типа естественных языков, в которых число возможных семиотем (высказываний) является не только очень большим, но практически бесконечным — уже нельзя предпола­гать, что те, кто пользуется этим кодом, имеют какую бы то ни было возможность запомнить целые высказывания и в каждом не<165>обходимом случае просто выбирать из инвентаря высказываний подходящий к данному случаю полный знак. Наличие частичных знаков в таких системах не относится только к факультативному механизму экономии, а имеет самое непосредственное отношение к механизму функции. Совершенно справедливым является поэтому утверждение, что члены определенного языкового коллектива могут понимать друг друга только при наличии взаимного согла­сия относительно слов, а не только относительно целых высказы­ваний; впрочем, их предварительное согласие относительно целых высказываний, строго говоря, просто невозможно: число возможных высказываний практически бесконечно, так что одинаковое пони­мание высказываний имеет место так сказать не непосредственно, а лишь в результате предварительного согласия, одинакового по­нимания слов. Вот почему лексикон языка, т. е. инвентарь имен­но частичных знаков (а не трудно вообразимый инвентарь выска­зываний) является социальным фактом, статус которого в каче­стве вполне определенного объекта живо ощущается говорящими, как об этом свидетельствует наличие словарей, различные споры о словах, определения слов, апелляции к норме и т. д. [61].

Наличие «гипосемиотематического» уровня, т. е. уровня низ­шего по сравнению с уровнем полных знаков, которое не является только фактом экономии, но оказывается неотделимым от функцио­нального механизма, т. е. является необходимым условием овла­дения кодом, характеризует, кроме естественных языков, и си­стему десятиричного исчисления. Действительно, успешное функ­ционирование этой системы обеспечивается социальным согласием на уровне цифр и порядков («единицы», «десятки», «сотни» и т. д.), а не на уровне чисел. Числа, количество которых бесконечно, не могут быть непосредственным предметом социального согласия, не могут быть кодифицированы — если не говорить о такой возмож­ности в отношении небольшого количества наименее сложных и наиболее употребительных чисел. «Уметь считать (т. е. знать соот­ветствующий код) — означает уметь считать до бесконечности. Это умение обеспечивается владением системой, состоящей из ин­вентаря конечного числа элементов, а именно из 10 цифр и опре­деленного правила порядка (которое повторяется до бесконечности в своем приложении, но которое является единственным по своей формулировке)» [61].

Членение семиотем децимальной системы на частичные знаки, которое ведет к весьма существенной экономии, не имеет в то же время характера чистой экономии (не относится только к меха­низму экономии, не имеющему ничего общего с самой функцией кода), как утверждает Прието. В этом состоит сходство между этой системой и естественными языками, сходство, обусловленное об­щей особенностью этих двух кодов, а именно принципиальной не­ограниченностью количества сообщений, передачу которых они предусматривают.<166>

Однако язык представляет собой значительно более сложное об­разование, чем натуральный ряд чисел. Эта последняя система имеет дело с совершенно однородными сущностями, между кото­рыми имеется только количественное различие — в то время как ситуации, являющиеся предметом сообщения естественного язы­ка, бесконечно разнообразны. К тому же система счета допускает сколь угодно большую — собственно, бесконечную протяжен­ность полного знака, так как ввиду специфической функции этой системы пределы усложненности структуры единицы оказы­ваются независимыми от объема оперативной памяти человека (см. например, [19], где исследуется влияние оперативной памяти че­ловека на синтагматическую структуру единиц различных знако­вых систем в зависимости от выполняемой ими функции). Именно поэтому система исчисления может довольствоваться очень огра­ниченным инвентарем частичных знаков (цифр), сколь угодно сложные комбинации которых образуют бесконечный ряд полных знаков.

Напротив, в естественном языке, где «сказывается цейтнот, характерный в особенности для устной формы общения» [19, 50], синтагматическая сложность высказывания не должна превышать некоторого максимума, строго обусловленного объемом оператив­ной памяти человека [20; 79]. Ограниченная протяженность каж­дого из бесконечно большого числа возможных языковых высказы­ваний является объяснением достаточно большого количества ча­стичных знаков, из которых строятся высказывания, т. е. имею­щихся в словаре каждого языка слов. Это обстоятельство делает целесообразным использование принципа экономии и на гипосемиотематическом уровне, т. в. на уровне, непосредственно пред­шествующем уровню полных знаков.

Здесь экономия проявляется в том, что не только семиотемы («предложения»), но и автономные конституенты предложения (знаки-наименования, «слова») обычно представляют собой синтаг­матическую структуру, состоящую из знаков меньшей степени сложности («лексических» и «грамматических морфем»). Как отме­чалось выше, способ нерасчлененного выражения лексического и грамматического значений (как, например, в русском человек — люди или брать — ваять) увеличил бы в несколько раз и без того огромное число имеющихся в каждом языковом коде лексических морфем. Соответствие построения автономных конституентов пред­ложения, т. е. слов, из лексических и грамматических морфем принципу экономии было убедительно доказано Мартине [15, 462— 463; 59, 42].

Все, что было сказано говорит о том, что наличие двух уров­ней структурации и нескольких уровней интеграции в естествен­ном языке, действительно является важнейшей типологической характеристикой языка как знаковой системы — не потому, что эти особенности отсутствуют в других знаковых системах, но по<167>тому, что они являются самым непосредственным следствием прин­ципиальной безграничности ноэтического поля языка, т. е. свойства, которое делает язык действительно уникальным явле­нием среди всех сопоставимых с ним объектов. Именно поэтому многоуровневая организация языка является неотъемлемым и су­щественным его качеством, отличая язык от тех знаковых систем, в которых аналогичные особенности относятся лишь к факульта­тивному механизму экономии.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Э. Бенвенист. Уровни лингвистического анализа. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 4. М., 1965.
2. Т. В. Булыгина. Особенности структурной организации языка как знаковой системы и методы ее исследования.—В сб.: «Материалы к кон­ференции «Язык как знаковая система особого рода»». М., 1967.
3. Т. В. Булыгина. Пражская лингвистическая школа. — В кн.: «Ос­новные направления структурализма». М., 1964.
4. К. Бюлер. Теория языка. В кн.: В. А. Звегинцев. История языкозна­ния XIX—XX веков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1965.
5. И. Ф. Вардуль. К вопросу о собственно лингвистическом подходе к язы­ку.— В сб.: «Материалы конференции «Язык как знаковая система особо­го рода»». М., 1967.
6. И. Вaxeк. К проблеме письменного языка. — В кн.: «Пражский лин­гвистический кружок». М., 1967.
7. В. Г. Гак. О двух типах знаков в языке (высказывание и слово). — В сб.: «Материалы к конференции «Язык как знаковая система особого рода»». М., 1967.
8. Л. Ельмслев. Пролегомены к теории языка. — В сб.: «Новое в лин­гвистике», вып. 1. М., 1960.
9. О. Есперсен. Философия грамматики. М., 1958.
10. Н. И. Жинкин. Четыре коммуникативные системы и четыре языка. — В сб.: «Теоретические проблемы прикладной лингвистики». М., 1965.
11. Вяч. Вс. Иванов. Язык в сопоставлении с другими средствами пе­редачи и хранения информации. — В сб.: «Прикладная лингвистика и машинный перевод». Киев, 1962.
12. М. М. Ланглебен. Музыка и естественный язык. — В сб.: «Shmeiwtik»» (Летняя школа по вторичным моделирующим системам. Тезисы. Доклады), 3. Тарту, 1968.
13. В. Мартека. Бионика. М., 1967.
14. А. Мартине. О книге «Основы лингвистической теории» Луи Ельмслева. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.
15. А. Мартине. Основы общей лингвистики. — В сб.: «Новое в лингви­стике», вып. 3. М., 1963.
16. В. В. Мартынов. Кибернетика. Семиотика. Лингвистика. Минск, 1965.
17. В. Матезиус. О системном грамматическом анализе. — В кн.: «Праж­ский лингвистический кружок». М., 1967.
18. В. А. Москович. Глубина и длина слов в естественных языках. — ВЯ, 1967, №6.
19. В. А. Москович. О пределах усложненности структуры единиц раз­личных знаковых систем. — В сб.: «Материалы к конференции «Язык как знаковая система особого рода»». М., 1967.
20. Е. В. Падучева. О связях глубины по Ингве со структурой дерева подчинении. «Научно-техническая информация», 1966, №6.<168>
21. P. В.Пазухин. О месте языка в семиологической классификации. — ВЯ, 1968, №3.
22. М. В. Панов. Русская фонетика. М., 1967.
23. Е. Д. Поливанов. Введение в языкознание для востоковедных вузов. М., 1928.
24. Э. Сепир. Язык. М., 1933.
25. В. Н. Топоров. [Рец]. R. Jakobson. Shifters, verbal categories and Russian verb. — В сб.: «Структурно-типологические исследования». М., 1962.
26. П. А. Флоренский. Обратная перспектива. — В сб.: «Shmeiwtik»» («Труды по знаковым системам», 3). Тарту, 1967.
27. Р. Якобсон. Значение лингвистических универсалий для языкозна­ния. — В кн.: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX—XX ве­ков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1965.
28. P. Якобсон, М. Халле. Фонология и ее отношение к фонетике. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 2. М., 1962.
29. Ñh. Bally. Qu'est-ce qu'un signe? «Journal de Psychologie», 1939, XXXVI.
30. М. С. Âateson. Linguistics in the semiotic frame. «Linguistics», 1968, ¹39.
31. Е. Âenvenistе. Communication animale et langage humain. — В кн.: E. Benveniste. Prollèmes de linguistique générale. Paris, 1966.
32. Е. Âenvenistå. La nature des pronoms. Там же.
33. Б. Benveniste. Le langage et l'expérience humaine. «Diogène», 1965, ¹51.
34. R. L. Âirdwhistell. Introduction to kinesics. Lousville, 1952.
35. К. Âühler. Sprachtheorie. Jena, 1934.
36. А. Âurks. Icon, index and symbol. «Philosophy and Phenomenological Research», 1949, v. 9, ¹4.
37. Е. Âuissens. La communication et l'articulation linguistiaue. Bruxelles, 1967.
38. W. Е. Ñollinson. Indication. A study of demonstratives, articles and other «indicaters». Language Monograph. XVII. Baltimore, 1937.
39. Sir Allan H. Gardiner. De Saussure's analysis of the signe linguistique. «Acta Linguistica», 1944, v. 4, ¹1—3.
40. P. L. Garvin. The definitional model of language. — В кн.: Natural Lan­guage and the Computer. 1963.
41. P. L. Garvin. On linguistic method. The Hague, 1964.
42. G. G. Granger. Logique, langage et communication. — В сб.: «Hommage à Backelard». Paris, 1957.
43. J. Greenberg. Some universals of grammar with particular reference to the order of meaningful elements. — В сб.: «Universals of Language».Cambridge (Mass.), 1966.
44. Е. Т. Hall. The silent language. N. Y., 1959.
45. R. Harweg. Language and music — An immanent and sign theoretic approach. Some preliminary remarks. «Foundations of Language», 1968, v. 4, ¹3.
46. Ch. Hockett. The problem of universals in language. — «Universals of Language». Cambridge (Mass.), 1966.
47. Ch. Hockett. Logical considerations in the study of animal communi­cation. — W. E. Lanyon and W. N. Tavolga. (eds.) Animal sounds and communication («Publication ¹7 of the American Institute of Biological Sciences»). Washington, 1960.
48. R. Jakobson. A la recherche de l'essence du langage. «Diogène», 1965, ¹51.
49. R. Jakobson. The cardinal dichotomy of language. — «Language: An inquiry into its meaning and function». N. Y., 1957.
50. R. Jakobson. Shifters, verbal categories and the Russian verb. Har­vard, 1957.<169>
51. S. Êarcevski. Introduction á l'étude de l'interjection. «Cahiers Fer­dinand de Saussure», 1941, ¹1.
52. R. Karnap. Einführung in die symbolishe Logik, Bd. I. Vienna, 1954.
53. E. Êîschmieder. Die noetischen Gnindlagen der Syntax. — В кн.: E. Koschmieder. Beiträge zur allgemeinen Syntax. Heidelberg, 1965.
54. E. Koschmieder. Aus den Beziehungen von Sprache und Logik. Там же.
55. E. Koschmieder. Das Gemeinte. Там же.
56. E. Koschmieder. Die Sprache und Geist. Там же.
57. A. Martinet. Arbitraire linguistique et double articulation. «Cahiera Ferdinand de Saussure», 1957, ¹15.
58. A. Martinet. La double articulation linguistique. — TCLC, 1949 v. 5.
59. A. Martinet. A functional view of language. Oxford, 1962.
60. A. Martinet. Réflexions sur la phrase. — В сб.: «Language and Soci­ety». Copenhagen, 1961.
61. Chr. Metz. Remarque sur le mot et sur le chiffre. «La Linguistique», 1967, ¹2.
62. Т. Milewski. Jкzykoznawstwo. Warszawa, 1965.
63. G. A. Miller. Langage et communication. Paris, 1956.
64. G. Mounin. Définitions récentes du Langage. «Diogène», 1960, ¹31.
65. G. Mounin. Les systèmes de communication non linguistiques et leur place dans la vie du XX-e siecle. — BSLP, v. 54, 1959.
66. Ch. Morris. Signs, language and behaviour. N. Y., 1946.
67. A. Nehring. Sprachzeichen und Sprechakte. Heidelberg, 1963.
68. L. Prietо. Messages et signaux. Paris, 1964.
69. L. Prietо. Principes de noologie. The Hague, 1964.
70. A. Schaff. Szkice z filosofii jкzyka. Warszawa, 1967.
71. A. Schaff. Specific features of the verbal sign. — В сб.: «To honor Ro­man Jakobson». The Hague-Paris, 1967.
72. Т. A. Sebeok. The informational model of language. — В кн.: «Natural Language and the Computer», 1963.
73. Т. A. Sebeok. On chemical signs. — В сб.: «To honor Roman Jakob­son», v. III. The Hague-Paris, 1967.
74. Chr. Sørensen. Word-classes in Modern English with special reference to proper names with an introductory theory of grammar, meaning and re­ference. Copenhagen, 1958.
75. G. L. Trager. Paralanguage: A first approximation. «Studies in Lin­guistics», 1958, v. 13.
76. В. Trnka. On the linguistic sign and the multilevel organization of language. — TLP, 1. 1964.
77. H. Uldall. Speech and writing. — RiL, II.
78. J. Vachek. Some remarks on writing and phonetic transcription. — Rih, II.
79. V. H. Yngve. A model and a hypothesis of language structure. «Pro­ceedings of the American philosophical society», I960, 104, 5.

СПЕЦИФИКА ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА

(в связи с закономерностями развития языка)

Специфические свойства языка как семиотической системы создаются не только благодаря его особой роли в обществе, его непосредственной связи с мышлением, сознанием, эмоциями, эсте­тическими вкусами и деятельностью человека, но также вследст­вие того, что развитие языка, непрерывное и стихийное, не под­дающееся контролю и планированию, загадочное и неравномерное,<170> постоянно меняет в языке распределение семиотических связей. Новые функциональные отношения накладываются на старые, сосуществуют с ними или постепенно их изживают. Оценивая эво­люцию языка с точки зрения знаковой теории, Ф. де Соссюр под­черкивал, что «каковы бы то ни были факторы изменяемости, дей­ствуют ли они изолированно или комбинированно, они всегда при­водят к сдвигу отношений между означающими и означаемыми» (курсив Соссюра), и далее: «Неизбежность подобных смещений усугубляется и предопределяется тем, что язык по природе своей бессилен обороняться против факторов, постоянно передвигаю­щих взаимоотношениями означаемого и означающего знака» [8, 84].

Уже Соссюр, таким образом, вполне определенно отметил не­отвратимое влияние фактора развития на семиотическую характе­ристику языка. Посмотрим более конкретно, какие черты языка как знаковой системы возникают под этим воздействием, насколько они универсальны и как они соотносятся с методикой лингвисти­ческого анализа.

НАЛИЧИЕ В ЯЗЫКЕ ПРОМЕЖУТОЧНЫХ ОБРАЗОВАНИЙ

Как всякий организм, язык, эволюционируя, остается функ­ционально тождественным самому себе. В этом отношении его уместно противопоставить семиотике искусств. Смена вырази­тельных средств в искусстве может происходить в иных случаях резко и решительно, так что члены общества перестают понимать его язык. Появление новых течений в живописи и поэзии нередко обрывает коммуникацию между художником и зрителем, поэтом и слушателем до тех пор, пока аудитория не научится соотносить знак с явлением. Еще и сейчас широкая публика не принимает язык Пикассо и Леже, Врубеля и Сарьяна. Это, однако, вызывает лишь споры в выставочных залах, но не нарушает нормальной жиз­ни общества, не ведет его к краху, подобному тому, который, сог­ласно преданию, последовал за строительством вавилонской баш­ни. Резкое и внезапное изменение системы языковых знаков не­возможно. Язык развивается исподволь, шаг за шагом, медленно и едва заметно для общества перестраивая свою структуру (см. подробнее гл. «Язык как исторически развивающееся явление»). Заменяя одни выразительные средства другими, он не перестает в то же время выполнять роль основного средства коммуникации. Постепенность развития языка при непрерывности исполнения им коммуникативной функции, более того, прочная связанность этих явлений (язык развивается только в процессе коммуникации), ведет к тому, что в каждом синхронном состоянии языка присутствует большое количество единиц и категорий, лишь частично изменивших свое качество, находящихся в процессе пре<171>образования. Наличие переходных, промежуточных элементов резко отличает язык от искусственно созданных семиотических систем.

Новые конструкции, единицы и категории языка берут свое на­чало в старых и качественно иных образованиях. Так, словосоче­тания нередко преобразуются в сложные слова (ср. умалишенный, местожительство, сногсшибательный), компоненты сложных слов могут превращаться в суффиксы (ср. нем. -schaft, -heit, -keit, -tum, -lich, -bar, англ. -ful, -less, русск, -вод, -вед), знаменатель­ные слова часто становятся служебными (ср. ввиду, несмотря, благодаря, пусть, бы, хотя). Все эти явления иллюстрируют про­цесс «понижения ранга» лингвистических единиц; от словосочета­ния к слову, от основы слова к аффиксу, от полнозначного слова к служебному. Иногда приходится наблюдать обратный этому про­цесс «повышения» уровня единицы. Так, в русском языке (как, впрочем, и в ряде других европейских языков) элементы сложных слов типа фото, радио, авто, метро, кино и т. п. постепенно обре­ли статус слова. Таким образом, в языке постоянно происходит кругооборот структурных единиц языка, породивший в свое вре­мя идею о цикличности языкового развития.

Эволюция синтаксического строя языка также происходит пу­тем нарушения баланса между формой и функцией. Существую­щие синтаксические модели постепенно начинают втягиваться в новую для них орбиту, выражать иное содержание. Так, в роман­ских языках указательные конструкции стали широко применять­ся в целях эмфазы. Ср. фр. Le рère me l'a dit 'Отец мне это сказал' и C'est le рère qui me l'а dit. 'Именно отец сказал мне об этом'.

Язык, в отличие от прочих знаковых систем, является само­порождающим организмом, который из себя же самого создает свою новую структуру. В каждую эпоху его существования в нем присутствует множество образований, не подводимых с точностью ни под одну из его структурных категорий. Хорошо известны дли­тельные споры о том, следует ли считать английские конструкции типа stone wall, cannon ball сложными словами или словосочетания­ми, являются ли элементы типа англ. for, on, up в положении пос­ле глагола (ср. look for, go on, get up) наречиями или послелогами, а сами эти конструкции — производными словами или устойчи­выми словосочетаниями. Германисты ведут долгую полемику о том, относятся ли к разряду морфем элементы cran- в cranberry, -ceive и -fer в receive, conceive, refer, transfer, нужно ли считать компонентами сложных слов (т. е. основами), аффиксами или полу­аффиксами немецкие элементы -mann (Seemann),-zeug (Spielzeug), -stoff (Rohstoff), -stьck (Werkstьck), -mut (Hochmut), -lebre (Sprachlehre), ober- (Oberkellner), unter- (Untergruppe). Промежуточ­ный характер (между словом и морфемой) имеют вспомогательные элементы в так называемых аналитических формах слов (ср. русск. я буду работать, он стал слушать, англ. he has done, фр.<172> j'ai lu, исп. уо he dicho и т. д.). Переходное качество (между морфе­мой и служебным словом) имеет английский элемент 's (саксон­ская форма генитива), постепенно превращающийся в послеложный  оформитель именной группы (ср. the king of England's hat). Множество переходных категорий возникает в процессе прономи­нализации, захватывающем не только полнозначные слова (ср. русск. один, человек, вещь, дело, штука, фр. on, исп. uno) и слово­сочетания (фр. quelqu'on, chaqu'on, исп. nosotros, vosotros, usted usнa), но и придаточные предложения (ср. русск. кто-нибудь, кто хочешь, кто бы то ни было, исп. quienquiera, cualquiera). Не вполне ясен статус инфинитива (подлежащее или дополнение) в предложениях типа Невозможно решить эту задачу.

Подобных примеров можно привести величайшее множество, но каждый, кто работает над материалом конкретных языков, и без этого хорошо знает, сколь многочисленны и разнообразны сосуществующие в языке промежуточные единицы и категории. Трудности, связанные с их описанием, привели к тому, что в пос­леднее время стала популярна мысль о целесообразности отказа от «прокрустова ложа» жесткой и бескомпромиссной схемы и предпочтения метода количественных оценок, согласно которому каждое языковое явление должно определяться по месту, занимае­мому им на шкале постепенных переходов [11; 13, 259; 15]. Подоб­ный подход к материалу желателен в диахроническом исследова­нии при наблюдении над процессом накапливания в языке но­вых черт и отмирания старых. Вместе с тем создание описательных грамматик предполагает достаточно четкую систематизацию мате­риала, при которой нельзя уклониться от проведения классифика­ционных границ, даже если они окажутся зыбкими и условными. Проблема критериев разграничения не может быть снята приме­нением скользящих классификаций, проводимых то по одному, то по другому признаку. Поэтому оценка промежуточных, пере­ходных образований относится к собственно лингвистической про­блематике, излишней в анализе знаковых систем, не развиваю­щихся самопроизвольно. И тем не менее общая идея, на которую опирается лингвист в своих оценках, определяется, как будет по­казано ниже, именно семиотическим (функциональным) подходом к языку.

НЕОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ СООТВЕТСТВИЯ ФОРМАЛЬНО-ГРАММАТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ ЕДИНИЦ ЯЗЫКА ИХ ФУНКЦИОНАЛЬНОМУ ТИПУ

Хотя промежуточные образования располагаются между са­мыми различными классами единиц, можно говорить об общей для всех них коллизии, состоящей в утрате соответствия между фор<173>мой и содержанием, между функцией и структурным типом. При­чина появления промежуточных образований заключается не толь­ко в постепенности языковой эволюции, но и в том, что форма и функция языковых элементов изменяются с разной скоростью. Устойчивость грамматической структуры сильнее, чем устойчи­вость грамматической функции, вследствие чего функциональные преобразования происходят обычно быстрее, чем изменения фор­мальные. Язык, по замечанию О. Мандельштама, «одновременно и скороход и черепаха» (О. Мандельштам. О природе слова. Харь­ков, 1922, стр. 7). Таким образом, одной из постоянных характе­ристик естественных языков является присутствие в них сдвигов между формой и функцией структурных элементов. Так, идиоматизуясь, словосочетание становится функциональным эквивален­том слова. Однако оно продолжает члениться на грамматически раздельные слова. Такие названия цветов, как анютины глазки, кукушкины слезки, львиный зев и куриная слепота ничем функцио­нально не отличаются от таких названий растений, как подсолнеч­ник, подорожник, столетник и одуванчик. Но морфологическая структура первых остается неслитной, двучленной.

Сохранение прежней структуры связано не только с естествен­ным сопротивлением языковой формы, но и с сознательным воз­действием общества, следящего за сохранением стабильной формы гораздо строже, чем за сохранением стабильного значения. В рус­ском языке, например, имена и отчества людей, двойные топонимы, единые в функциональном отношении, часто претерпевают в уст­ной речи и морфологическое слияние. Говорят «сказал Иван-Иванычу», «советовался с Пал-Палычем» и пр. Однако такое упот­ребление почти не проникает в письменную форму литературного языка и не закрепляется нормативно. В устном разговоре соот­ветствие формы и функции могло бы быть достигнуто легко и есте­ственно. М. И. Цветаева рассказывает, что, не зная в детстве от­дельных значений слов, входящих в состав сочетания памятник Пушкину, она употребляла его слитно как название одного пред­мета. «Памятник Пушкина был не памятник Пушкина (родит. падеж), а просто Памятник-Пушкина в одно слово, с одинаково непонятными и порознь несуществующими памятники Пушкина». Поэтому казалось естественным говорить «у Памятник-Пушкина», «к Памятник-Пушкину», «сын Памятник-Пушкина» (М. Цветае­ва. Мой Пушкин. М., 1967, стр. 37).

Изменение функции языкового знака в конце концов может привести и к изменению его формальной структуры. Так, став по­казателем буд. вр. всп. глагол habēre в большинстве романских языков превратился в грамматическую морфему в составе глаго­ла. Ср. фр. jе fermerai, ит. parleró, исп. hablaré. В иных случаях такого структурного сдвига не происходит совсем.

Превратившись в показатель перфектности, habēre не был по­глощен спрягаемым глаголом и сохранил свою формальную отдель<174>ность, отчлененность. Ср. фр. j'ai lu, исп. he leнdo, ит. ho letto. В грамматическом строе этих языков появился новый структур­ный тип единиц, функционально адекватный сосуществующему с ним флективному типу слов. Это дало повод говорить о нефлек­тивной морфологии.

Таким образом, в языке могут сосуществовать разные по своей структуре формальные классы единиц, соотносимые с одним функ­циональным типом. Это свойство, возникающее в ходе перестройки языковых систем, отсутствует в искусственно созданных кодах.

Граммати… Продолжение »