В данной работе дается такое определение языка: «Язык есть комплекс членораздельных и знаменательных звуков и созвучий, соединенных в одно целое чутьем известного народа (как комплекса (собрания) чувствующих и бессознательно обобщающих единиц) и подходящих под ту же категорию, под то же видовое понятие на основании общего им всем языка». Тут уже вполне четко сформулирован психологический подход к языку, свойственный ученому на протяжении всей его деятельности.
У И. А. Бодуэна де Куртенэ почти не было больших по объему сочинений. В его наследии преобладают сравнительно короткие, но отличающиеся четкостью поставленных задач и проблемностью статьи. Большинство наиболее важных и интересных из них вошло в изданный в Москве в 1963 г. двухтомник «Избранные труды по общему языкознанию».
Большинство сочинений И. А. Бодуэна де Куртенэ посвящено общему языкознанию и славистике. Среди них немало исторических и компарати-вистических, однако в целом его лингвистическая концепция была резко полемической по отношению к господствующей научной парадигме языкознания XIX в., прежде всего в ее младограмматическом варианте. В то же время он отвергал и концепцию В. фон Гумбольдта, которую называл «метафизической». Выход из наметившегося к концу XIX в. идейного кризиса в языкознании И. А. Бодуэн де Куртенэ видел, с одной стороны, в связи лингвистики с психологией и социологией, с другой стороны, в последовательно синхронном подходе к языку, в отказе от обязательного историзма.
Такая точка зрения видна уже в ранней его работе «Некоторые общие замечания о языковедении и языке», написанной еще в 1870 г. Там, правда, еще сохраняется традиционная формулировка об «истинно научном историческом, генетическом направлении» в языкознании, противопоставленном «описательному направлению», лишь регистрирующему факты, и резко отрицательно характеризуемому «резонирующему, ребяческому» направлению эпигонов рациональных грамматик в духе Пор-Рояля. Однако, говоря далее о задачах научного языкознания, И. А. Бодуэн де Куртенэ включает сюда многие задачи, не имеющие прямого отношения к истории. В качестве одного из двух разделов «чистого языковедения» выделяется «всесторонний разбор положительно данных, уже сложившихся языков», среди которых, по мнению автора, главное место занимают «живые языки народов во всем их разнообразии». Далее И. А. Бодуэн де Куртенэ рассматривает структуру фонетики и грамматики; в частности, в области фонетики наряду с исторической фонетикой выделяются две вполне синхронные дисциплины: одна из них рассматривает звуки с чисто физиологической точки зрения, другая — с «морфологической, словообразовательной», то есть смыслоразличительной; здесь уже можно видеть начало будущего разграничения антропофоники и психофонетики. Отметим в данной работе и постоянную апелляции к «языковому чутью», к неосознанным психолингвистическим представлениям, которые языковед должен уметь описать и разъяснить.
В данной работе дается такое определение языка: «Язык есть комплекс членораздельных и знаменательных звуков и созвучий, соединенных в одно целое чутьем известного народа (как комплекса (собрания) чувствующих и бессознательно обобщающих единиц) и подходящих под ту же категорию, под то же видовое понятие на основании общего им всем языка». Тут уже вполне четко сформулирован психологический подход к языку, свойственный ученому на протяжении всей его деятельности.
Позднее взгляды И. А. Бодуэна де Куртенэ уточнялись и развивались, однако всегда он резко полемизировал с рядом традиционных представлений о языке, которые он считал ненаучными. Среди них были логический подход к языку (он крайне низко оценивал лингвистику до XIX в., считая ее испорченной «логицизмом»; исключение он делал лишь для Г. В. Лейбница), представление о языке как организме и младограмматическая концепция языковых законов. Многократно в его работах повторяется тезис: «Нет никаких "звуковых законов"» (здесь был, пожалуй, главный пункт его расхождений с идеями его друга Н. В. Крушевского; расходился он здесь и с Ф. де Соссюром).
Отрицание языковых законов, однако, не означало, что И. А. Бодуэн де Куртенэ был вообще против выявления закономерностей в языке. Для него прежде всего было неприемлемым перенесение в лингвистику идей и методов естественных наук. В своей автобиографии, тезисно излагая основу своих взглядов, ученый писал в 1897 г.: «Причислять язык к "организмам", языковедение же к естественным наукам есть пустая фраза, без фактической подкладки... Сущность человеческого языка исключительно психическая. Существование и развитие языка обусловлено чисто психическими законами. Нет и не может быть в речи человеческой или в языке ни одного явления, которое не было бы вместе с тем психическим... Так как язык возможен только в человеческом обществе, то кроме психической стороны мы должны отмечать в нем всегда сторону социальную. Основанием языковедения должна служить не только индивидуальная психология, но и социология».
Если социология — общественная наука по определению, то психология времен И. А. Бодуэна де Куртенэ была, как мы уже упоминали, почти исключительно индивидуальной психологией. Это накладывало отпечаток на его психологизм, как и на психологизм младограмматиков. Споря с младограмматическими концепциями по ряду других вопросов, И. А. Бодуэн де Куртенэ сходился с ними в отношении того, что единственная реальность — язык индивидуума; такой язык — не абстракция, поскольку происходящие в мозгу каждого человека процессы вполне реальны. Однако польский или русский язык — это действительно абстракция, «среднее случайное соединение языков индивидуумов».
Признавая важность учета языкового чутья, И. А. Бодуэн де Куртенэ в то же время стремился к объективному подходу к языку. Говоря о принципиальном отличии языкознания от естественных наук, он в то же время считал, что оно, как и другие науки о человеке (термина «гуманитарные науки» он решительно не признавал), должно стать точной, математизированной наукой. Говоря о перспективах лингвистики XX в., И. А. Бодуэн де Куртенэ предсказывал, что она будет все более математизироваться, причем наряду с развитием количественного анализа (который он ни в коем случае не ограничивал статистикой) также «будет совершенствоваться метод качественного анализа». На грани XIX и XX вв. такие идеи были явлениями». Антропофоника создает базу для психофонетики, но «только опосредствованно принадлежит к собственно языкознанию, основанному целиком на психологии». Психофонетика же — собственно лингвистическая дисциплина, изучающая «фонационные представления» в человеческой психике, а также их связи с другими представлениями: морфологическими и семасиологическими (семантическими). Впоследствии в структурной лингвистике антропофонику стали называть фонетикой, а область языкознания, изучающую явления, относимые И. А. Бодуэном де Куртенэ к психофонетике, — фонологией; смена терминов была прежде всего связана с отказом от психологизма у большинства фонологов, работавших после И. А. Бодуэна де Куртенэ, хотя были и ученые, сохранявшие психологический подход к фонеме и даже сам термин «психофонетика», как ученик основателя фонологии Б. Д. Поливанов.
Фонема понимается у И. А. Бодуэна де Куртенэ как минимальная единица психофонетики: «Фонема... есть однородное, неделимое в языковом отношении антропофоническое представление, возникающее в душе путем психического слияния впечатлений, получаемых от произношения одного и того же звука». Или другое, но эквивалентное определение фонемы, относящееся к тому же году (1899): «Фонемы — это единые, непреходящие представления звуков языка». Таким образом, фонема — психическая единица, существующая вполне объективно (хотя у разных людей звуковые представления могут и не быть одинаковыми). Соответствующие антропофонические единицы не являются минимальными: их можно членить и дальше. Однако «фонемы... неделимы психически, т. е. по производимому впечатлению и сохраняемому представлению или психической картине». Впрочем, такая точка зрения (приведенная цитата относится к 1890 г.) была впоследствии пересмотрена, и в публикациях 1910—1920-х гг. И. А. Бодуэн де Куртенэ уже писал: «Требования научного анализа, который обязан учитывать психические реальности, не позволяют нам останавливаться на фонемах»; предлагалось делить фонемы на составляющие произносительные элементы (кинемы) и на составляющие слуховые элементы (акусмы). Понятия кинемы и акусмы не привились в лингвистике, но предвосхищали появившуюся много позже концепцию дифференциальных признаков фонем.
Теория фонемы И. А. Бодуэна де Куртенэ позволила внести должную строгость в материал, полученный экспериментальной фонетикой, которая развилась во второй половине XIX в. Давно отмечено, что еще составители древних алфавитов были «стихийными фонологами»: среди фонетических различий, как правило, принимались в расчет лишь те, которые имели психологическую значимость для носителей языка. Фонетика в лингвистических традициях, конечно, не имела четких процедур для разграничения фонем и вариантов фонем, однако опять-таки стихийно, не всегда последовательно она работала в основном с фонемами уже хотя бы потому, что не имеющие фонологической значимости фонетические различия в большинстве просто не замечались. Однако как только фонетика начала изучаться с помощью приборов, даже самых несовершенных, выяснилось, что приборы обладают слишком большой различительной силой по сравнению с нуждами лингвистики: выявились фонетические различия, которые ни носители языка, ни языковеды просто не замечали. Стало ясно, что для лингвистических потребностей нужны критерии, отличные от чисто физических (акустических или ар-тикуляторных). Самым естественным путем для объяснения был путь психологический, вполне справедливо отражающий «языковое чутье» носителей языка. Такова и была концепция основателя фонологии как особой дисциплины И. А. Бодуэна де Куртенэ и его ученика Е. Д. Поливанова. Однако невозможность строго объективного описания психологии (по крайней мере, в то время) и субъективность психологических критериев привели к тому, что большинство лингвистов, работавших после И. А. Бодуэна де Куртенэ, переняв от него идею о разграничении звука и фонемы, старались очистить понятие фонемы от психологизма, выработать строго объективные критерии ддя выделения фонем.
Морфема также понималась И. А. Бодуэном де Куртенэ психологически, см. сравнительно раннее его определение 1895 г.: «Морфема — любая часть слова, обладающая самостоятельной психической жизнью и далее неделимая с этой точки зрения (то есть с точки зрения самостоятельной психической жизни). Это понятие охватывает, следовательно, корень... все возможные аффиксы, как суффиксы, префиксы, окончания ... и так далее». Здесь было важно уже то, что в предшествующей лингвистике были уже понятия корня и аффикса (с последующими подразделениями), но не было общего родового понятия. Позднее И. А. Бодуэн де Куртенэ, как уже отмечалось выше, перестал рассматривать морфему как минимальную часть слова и стал выделять морфемы независимо от слов. Лишь в самых ранних работах 1870-х гг. он исходил из традиционных представлений: «Окончания не существуют; существуют только произносимые слова... Окончания мы выделяем из слов для научных целей» (ср. похожие высказывания А. А. Потебни о корне). Однако позже И. А. Бодуэн де Куртенэ подчеркивал психологическую реальность морфемы: «На все морфологические элементы языкового мышления — морфемы, синтагмы... — следует смотреть не как на научные фикции или измышления, а только как на живые психические единицы». Доказательством «реально-психического существования» морфем он считал обмолвки типа брыками ногает, вертом хвостит. Вообще И. А. Бодуэн де Куртенэ подчеркивал, что «для объективного наблюдателя и исследователя не должно быть ни в языковом мышлении, ни в языковом общении ничего ложного, ничего ошибочного». В речевых ошибках и обмолвках (а также в народных эти-мологиях, которые очень интересовали ученого) тоже проявляются закономерности языка. Такой подход впоследствии развил ученик И. А. Бодуэна де Куртенэ Л. В. Щерба. Признавал психологическую реальность
И. А. Бодуэн де Куртенэ и за частями речи: он соглашался с В. А. Богоро-дицким, называвшим их «действительными категориями нашего ума».
Активно восстанавливая в правах синхронное языкознание, И. А. Бодуэн де Куртенэ много занимался и вопросами исторического развития языков. Здесь он в отличие от большинства младограмматиков стремился не ограничиться анализом конкретных фактов, а выявлять общие закономерности. В то же время он, как и большинство других языковедов конца XIX — начала XX в., решительно отверг идеи стадиальности как научно не обоснованные (в связи с этим он не принимал и традиционное деление языков на флективные, агглютинативные и т. д., считая его слишком упрощающим реальную ситуацию: скажем, в русском языке есть и флексия, и агглютинация, и инкорпорация). Достаточно скептически относился он и к идее реконструкции праязыков, видя в ней проявление «археологического характера» языкознания XIX в.
Рассматривая историю языков, И. А. Бодуэн де Куртенэ в наибольшей степени старался выявить причины языковых изменений и общие тенденции таких изменений в тех или иных конкретных языках. Говоря о причинах изменений, он отчасти развивал идеи Г. Пауля, но рассматривал данный вопрос значительно более подробно. Уже в ранней работе «Некоторые общие замечания о языковедении и языке» он выделял пять факторов, вызывающих развитие языка. Это привычка (бессознательная память), стремление к удобству, бессознательное забвение и непонимание, бессознательное обобщение, бессознательное стремление к дифференциации. Позднее из этих факторов И. А. Бодуэн де Куртенэ особо выделял стремление к удобству, к разного рода экономии работы: работы мускулов, работы нервных разветвлений, работы центрального мозга. В результате такой экономии упрощаются сложные звуки и сочетания звуков, увеличивается регулярность морфологической системы и т. д. Идея об экономии работы как причине изменений, сформулированная И. А. Бодуэном де Куртенэ, получила развитие в лингвистике XX в., здесь можно выделить прямую линию: Е. Д. Поливанов, Р. Якобсон, А. Мартине.
Экономии и упрощению, однако, согласно И. А. Бодуэну де Куртенэ, противостоит консерватизм носителей языков, стремление сохранить язык в неизменном виде. Не раз ученый указывал, что наиболее радикальные изменения происходят в речи детей, всегда как-то упрощающих то, что они слышат от взрослых; однако в дальнейшем это «новаторство» в большей или меньшей степени сглаживается. Особенно заметно принцип экономии работает, если целый коллектив меняет язык (ситуация субстрата): ряд сложных характеристик перенимаемого языка не воспринимается. При конкуренции языков при прочих равных условиях побеждает более простой.
Языковые изменения И. А. Бодуэн де Куртенэ понимал как системные, связанные с проявлением той или иной общей тенденции. Этим его подход отличался от подхода Ф. де Соссюра, отрицавшего системность диахронии. И. А. Бодуэн де Куртенэ, в частности, старался выявить общее направление развития конкретных языков. Скажем, в польском языке он отмечал сглаживание количественных противопоставлений в фонологии и их усиление в морфологии. Под эту общую формулировку он подводил внешне разнородные явления: исчезновение противопоставления кратких и долгих гласных, утрата силовым ударением смыслоразличительной роли, появление особого склонения числительных, усиление различий между глаголами однократного и многократного действия и т.. д. Для русского языка он отмечал общую тенденцию к ослаблению противопоставлений гласных и, наоборот, к усилению противопоставления согласных. Такого рода тенденции не только выявлялись в прошлом, но и проецировались в будущее.
И. А. Бодуэн де Куртенэ одним из первых в мировой науке ставил вопрос о лингвистическом прогнозировании. Отметим, что спустя почти столетие гипотезу ученого о развитии русской системы гласных и согласных проверил М. В. Панов и пришел к выводу, что она действовала и на протяжении XX в.
Рассмотрение конкретных тенденций истории конкретных языков не означало, что И. А. Бодуэн де Куртенэ отказывался от выявления более общих закономерностей. Наоборот, он подчеркивал, что существуют универсальные лингвистические закономерности, что они в принципе одинаковы для фонетики, морфологии и синтаксиса. Однако, отказавшись от стадий, он не мог предложить вместо них ничего, кроме самых общих положений об экономии работы. Для выдвижения гипотез в области диахронической типологии тогда еще слишком мало было накоплено фактов.
Говоря о языковых изменениях, И. А. Бодуэн де Куртенэ, как и большинство лингвистов его времени, подчеркивал их эволюционный характер. В то же время им отмечалась и дискретность изменений: «Жизнь языка не представляет собой непрерывной продолжительности. Только у индивидуумов имеет место развитие в точном понимании этого слова. Языку же племени свойственно прерывающееся развитие». Здесь уже начинают появляться идеи, которые потом стали преобладающими в диахронической лингвистике у структуралистов. Подчеркивая бессознательный характер обычных изменений, И. А. Бодуэн де Куртенэ в отличие от Ф. де Соссюра вполне допускал и сознательное вмешательство человека в язык. Он писал, что «язык не есть ни замкнутый в себе организм, ни неприкосновенный идол, он представляет собой орудие и деятельность. И человек не только имеет право, но это его социальный долг — улучшать свои орудия в соответствии с целью их применения и даже заменить уже существующие орудия другими, лучшими. Так как язык неотделим от человека и постоянно сопровождает его, человек должен владеть им еще более полно и сделать его еще более зависимым от своего сознательного вмешательства, чем это мы видим в других областях психической жизни». В связи с этим И. А. Бодуэна де Куртенэ очень интересовали случаи такого вмешательства самого разнообразного рода: нормирование литературных языков, формирование разного рода тайных языков и арго и, наконец, создание так называемых искусственных языков типа эсперанто. Со второй половины XIX в. эти языки начали получать распространение, но их авторы были любителями в лингвистике, а профессиональные ученые обычно полностью игнорировали такие языки. И. А. Бодуэн де Куртенэ здесь был исключением. Он указывал, что, коль скоро язык эсперанто имеет своих носителей, нет принципиальной разницы между ним и другими языками, а разница между эсперанто и «естественными языками» с точки зрения их сознательного конструирования лишь количественная.
Если языковеды XIX в., обычно погруженные в историю, не обращали внимания на практические применения науки о языке, то И. А. Бодуэн де Куртенэ всегда придавал вопросу о связи языкознания с практикой большое значение, хотя при этом он отмечал, что в его время такие связи были довольно невелики. Он писал по вопросам обучения языку, участвовал в разработке проекта реформы русской орфографии, подготовленного еще за несколько лет до революции, но осуществленного лишь в 1917—1918 гг. Среди прочих практических применений языкознания он выделял и политическое: «его данные служат одним из средств объективного определения и теоретического установления национального или государственного единства». В ряде работ, написанных начиная с 1905 г., И. А. Бодуэн де Куртенэ пытался дать такого рода рекомендации для языковой политики в России. Свою точку зрения он выражал так: «Не тот или иной язык мне дорог, а мне дорого право говорить и учить на этом языке. Мне дорого право человека оставаться при своем языке, выбирать его себе, право не подвергаться отчуждению от всесторонней употребляемости собственного языка, право людей свободно самоопределяться и группироваться, тоже на основании языка». Он выступал против принудительно навязываемого гражданам государственного языка и отстаивал права национальных меньшинств на обучение на родном языке и обращение в административные учреждения на нем. Тогда эти идеи не были приняты и даже повлекли за собой преследования ученого, но после революции близкая концепция была положена в основу работы по языковому строительству, в которой активно участвовали и ученики И. А. Бодуэна де Куртенэ.
Трудно перечислить все идеи И. А. Бодуэна де Куртенэ, которые получили то или иное развитие в лингвистике XX в. Наряду с тем, о чем говорилось выше, можно упомянуть, что он предвосхитил концепцию языковых союзов Н. Трубецкого, впервые обратил внимание на важность для лингвистики изучения языковых расстройств (афазий), что нашло развитие у Р. Якобсона и др.
Некоторые лингвисты, в том числе Л. В. Щерба и особенно Е. Д. Поливанов, даже считали, что концепция Ф. де Соссюра не содержала ничего принципиально нового по сравнению с тем, о чем И. А. Бодуэн де Куртенэ писал намного раньше. В целом, однако, непосредственное влияние идей И. А. Бодуэна де Куртенэ и тем более Н. В. Крушевского уступало влиянию «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра. В наибольшей степени их концепции воздействовали на отечественных и восточноевропейских ученых, в том числе на членов Пражского лингвистического кружка, хотя они были известны и таким ученым, как А. Мейе и Л. Ельмслев. Идеи Н. В. Крушевского и И. А. Бодуэна де Куртенэ о статике и динамике были интереснее и глубже, чем идеи Ф. де Соссюра о синхронии и ди
ахронии. И. А. Бодуэн де Куртенэ писал в 1897 г.: «В языке, как и вообще в природе, всё живет. Всё движется, всё изменяется. Спокойствие, остановка, застой — явление кажущаяся; это частный случай движения при условии минимальных изменений. Статика языка есть только частный случай его динамики». Оба этих ученых пытались в отличие от Ф. де Соссюра изучать языковые изменения в системе и выявлять причины этих изменений. Но для науки первой половины XX в. важнее было решительно размежеваться со старой научной парадигмой; поэтому более простые идеи Ф. де Соссюра, дававшие возможность полностью отвлекаться от исторического подхода к языку, оказались более востребованными. Из концепции И. А. Бодуэна де Куртенэ в первую очередь были приняты его статические идеи, особенно понятия фонемы и морфемы. Однако позже ряд идей и подходов Н. В. Крушевского и И. А. Бодуэна де Куртенэ стали достоянием мировой лингвистики через посредство Н. Трубецкого, Р. Якобсона, Е. Куриловича и др. В одной из статей И. А. Бодуэн де Куртенэ дал прогноз развития науки о языке на XX век. Очень большой процент предсказания оправдался.
В 2004 г. переиздана его книга «Введение в языковедение» с приложением составленного ученым «Сборника задач».
ЛИТЕРАТУРА
Бодуэн де Куртенэ И. А. Николай Крушевский, его жизнь и научные
труды // Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общему
языкознанию, т. 1. М., 1963, с. 146—202. Щерба Л. В. И. А. Бодуэн де Куртенэ и его значение в науке о языке
(1845—1929) // Щерба Л. В. Избранные работы по русскому языку.
М., 1957, с. 85—96. И. А. Бодуэн де Куртенэ: К 30-летию со дня смерти. М., 1960. Шарадзенидзе Т. С. Лингвистическая теория И. А. Бодуэна де Куртенэ и
ее место в языкознании XIX—XX веков. М., 1980. Алпатов В. М. Сто лет спустя, или сбываются ли прогнозы? // Вопросы
языкознания. 2003. № 2.
ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР
К началу XX в. недовольство не только младограмматизмом, но, шире, всей сравнительно-исторической парадигмой стало широко распространенным. Главная задача языкознания XIX в. — построение сравнительной фонетики и сравнительной грамматики индоевропейских языков — была в основном решена младограмматиками (сделанные в начале XX в. открытия, прежде всего установление чешским ученым Б. Грозным принадлежности хеттского языка к индоевропейским, частично меняли конкретные построения, но не влияли на метод и теорию). Для столь же детальных реконструкций других языковых семей еще не пришло время, поскольку там не был закончен процесс сбора первичного материала. Но все более ясным становилось, что задачи лингвистики не исчерпываются реконструкцией праязыков и построением сравнительных фонетик и грамматик. В частности, в течение XIX в. значительно увеличился имевшийся в распоряжении ученых фактический материал. В упоминавшемся выше компендиуме начала XIX в. «Митридат» перечислялось около 500 языков, многие из которых были известны лишь по названиям, а в подготовленной в 20-х гг. XX в. А. Мейе и его учеником М. Коэном энциклопедии «Языки мира» фиксировалось уже около двух тысяч языков. Однако для описания большинства из них не существовало разработанного научного метода уже хотя бы потому, что история их была неизвестна. Третировавшаяся компаративистами «описательная» лингвистика по своей методологии не ушла далеко по сравнению с временами Пор-Рояля. В начале XX в. появляются и жалобы на то, что языкознание «оторвано от жизни», «погружено в старину». Безусловно, методы компаративистики, отшлифованные младограмматиками, достигли совершенства, но имели ограниченную применимость, в том числе не могли ничем помочь в решении прикладных задач. Наконец, как уже упоминалось, компаративистику постоянно критиковали за неумение объяснить причины языковых изменений.
Если в Германии младограмматизм продолжал безраздельно господствовать всю первую четверть XX в., а его «диссиденты» не отвергали главные его методологические принципы, прежде всего принцип историзма, то на периферии тогдашнего лингвистического мира с конца
XIX в. все более проявлялись стремления подвергнуть сомнению сами
методологические основы преобладающей лингвистической парадигмы
XX в. К числу таких ученых относились У. Д. Уитни и Ф. Боас в США,
Г. Суит в Англии и, безусловно, рассмотренные выше Н. В. Крушевский
и И. А. Бодуэн де Куртенэ в России. Особенно сильной оппозиция ком-
паративизму как всеобъемлющей методологии всегда была во Франции
и, шире, в обладавших культурным единством франкоязычных стра-
нах, в число которых входили также франкоязычная часть Швейцарии и
Бельгии. Здесь никогда не исчезали традиции грамматики Пор-Рояля, сохранялся интерес к изучению общих свойств языка, к универсальным теориям. Именно здесь и появился «Курс общей лингвистики» Ф. де Соссюра, ставший началом нового этапа в развитии мировой науки о языке.
Фердинанд де Соссюр (1857—1913) прожил внешне небогатую событиями, но полную внутреннего драматизма жизнь. Ему так и не довелось узнать о мировом резонансе его идей, которые он при жизни не собирался публиковать и даже не успел последовательно изложить на бумаге.
Ф. де Соссюр родился и вырос в Женеве, основном культурном центре Французской Швейцарии, в семье, давшей миру нескольких видных ученых. С юности он интересовался общей теорией языка, однако в соответствии с традициями его эпохи специализацией молодого ученого стала индоевропеистика. В 1876—1878 гг. он учился в Лейпцигском университете, тогда ведущем центре незадолго до этого сформировавшегося младограмматизма; там в это время работали К. Бругман, Г. Остхоф, А. Лес-кин. Затем, в 1878—1880 гг., Ф. де Соссюр стажировался в Берлине. Главный труд, написанный им в период пребывания в Германии, — книга «Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках», законченная автором в возрасте 21 года. Это была единственная книга Ф. де Соссюра, изданная при его жизни.
Как пишет о «Мемуаре» академик А. А. Зализняк, это — «книга исключительной судьбы. Написанная двадцатилетним юношей, она столь сильно опередила свое время, что оказалась в значительной мере отвергнутой современниками и лишь 50 лет спустя как бы обрела вторую жизнь... Эта книга справедливо рассматривается как образец и даже своего рода символ научного предвидения в лингвистике, предвидения, основанного не на догадке, а представляющего собой естественный продукт систематического анализа совокупности имеющихся фактов». Темой книги было установление первоначальной системы индоевропейских гласных и сонантов в связи с теорией индоевропейского корня. Многое здесь уже было установлено предшественниками Ф. де Соссюра — младограмматиками. Однако им был сделан принципиально новый вывод, который, как пишет А. А. Зализняк, «состоял в том, что за видимым беспорядочным разнообразием индоевропейских корней и их вариантов скрывается вполне строгая и единообразная структура корня, а выбор вариантов одного и того же корня подчинен единым, сравнительно простым правилам». В связи с этим Ф. де Соссюр выдвинул гипотезу о существовании в праиндоевропейском языке особого типа звуковых единиц, не сохранившихся в известных по текстам языках и введенных исключительно из соображений системности; эти единицы получили несколько позднее название ларингалов. Фактически речь шла об особых фонемах, хотя этого термина в современном смысле тогда еще не было. Идея системности языка, впоследствии ставшая для Ф. де Соссюра основополагающей, проявилась уже в этой ранней работе. Эта идея резко отличалась от методологических принципов младограмматиков, работавших с изолированными историческими фактами. Лишь после изданной в 1927 г. работы Е. Куриловича, подтвердившего реальность одного из ларингалов данными вновь открытого хеттского языка, гипотеза Ф. де Соссюра получила развитие в индоевропеистике.
«Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках» опубликован на русском языке в наиболее полном издании работ ученого: Ф. де Соссюр. Труды по языкознанию. М., 1977, с. 302—561.
Пребывание Ф. де Соссюра в Германии оказалось омраченным его конфликтом с К. Бругманом и Г. Остхофом, не признававшими его новаторские идеи. В 1880 г., защитив диссертацию, Ф. де Соссюр переехал в Париж, где работал вместе со своим учеником А. Мейе и познакомился с И. А. Бодуэном де Куртенэ. В 1891 г. он вернулся в Женеву, где до конца жизни был профессором университета. Почти вся деятельность ученого в Женевском университете была связана с чтением санскрита и курсов по индоевропеистике, и лишь в конце жизни, в 1907— 1911 гг., он прочел три курса по общему языкознанию. Все эти годы внешне выглядели как жизнь неудачника, не сумевшего в условиях непризнания остаться на уровне своей юношеской книги. Он опубликовал лишь несколько статей (не считая мелких рецензий и заметок), а дошедшие до нас его рукописи в основном состоят из черновых и неоконченных набросков. Часть опубликованного и рукописного наследия Ф. де Соссюра вошла в упомянутый том «Труды по языкознанию». Основу его знаменитой книги составили его устные импровизации перед студентами, которые профессор и не думал не только издавать, но и записывать. Он говорил одному из учеников по поводу
