СОДЕРЖАНИЕ

 Предисловие

Лингвистические традиции

Европейская лингвистика XVI—XVII веков

Грамматика Пор-Рояля

Лингвистика XVIII века и первой половины XIX века.

Становление сравнительно-исторического метода

Вильгельм фон Гумбольдт

Август Шлейхер

Развитие гумбольдтовской традиции

Младограмматизм

«Диссиденты индоевропеизма»

Н. В. Крушевский и И. А. Бодуэн де Куртенэ

Фердинанд де Соссюр

Антуан Мейе и Жозеф Вандриес

Развитие концепции Ф. де Соссюра.

В. Брёндаль. А. Гардинер. К. Бюлер

Женевская школа

Глоссематика

Пражский лингвистический кружок

Дескриптивизм

Эдвард Сепир

Гипотеза языковой относительности Бенджамена Уорфа

Советское языкознание 20—50-х годов

Критика лингвистического структурализма

Французская лингвистика 40—60-х годов.

Л. Теньер. Э. Бенвенист. А. Мартине

Ежи Курилович

Роман Якобсон

Ноам Хомский

Библиография

ПРЕДИСЛОВИЕ

 В учебную программу филологических факультетов университе­тов входит курс «История лингвистических учений», в котором студен­ты знакомятся с историей мировой науки о языке, с различными линг­вистическими школами и направлениями. Однако на русском языке, в отличие от основных западных языков, по существу нет не только спе­циального учебного пособия по данному курсу, но вообще сколько-ни­будь полного описания истории языкознания. То, что есть, либо написа­но очень давно и уже явно устарело (например, переведенная на русский язык и изданная в 1938 г. книга В. Томсена), либо охватывает лишь часть истории лингвистики. Например, ленинградский многотомник «История лингвистических учений» был доведен лишь до эпохи позд­него средневековья; две книги Ф. М. Березина касаются лишь отече­ственной науки.

Наиболее близок к целям курса «История лингвистических уче­ний» известный труд В. А. Звегинцева «История языкознания XIX— XX веков в очерках и извлечениях», выдержавший три издания. Его сильной стороной являются «извлечения», то есть тексты многих круп­ных лингвистов, в целом удачно подобранные и очень представитель­ные. Тексты занимают основную часть книги, а «очерки» В. А. Звегин­цева, безусловно, серьезные и в большинстве случаев точные по своим оценкам, в основном играют роль предисловий к этим текстам. Требуется все же более подробный очерк развития мировой науки о языке. Кроме того, последнее издание труда В. А. Звегинцева вышло в 1964—1965 гг. За прошедшее время, во-первых, лингвистика развивалась, что тоже как-то должно быть учтено, во-вторых, с течением времени некоторые оцен­ки В. А. Звегинцева стали требовать корректив и уточнений, выявились некоторые пробелы в произведенном им подборе авторов. И еще одно: В. А. Звегинцев, как видно уже из названия его книги, сосредоточился на науке двух последних веков; языкознанию более раннего времени посвящен лишь краткий очерк, уже не соответствующий современному состоянию истории лингвистики.

Исходя из всего этого, автор данного учебного пособия решил пред­ложить его читателю, используя свой опыт преподавания курса «Исто­рия лингвистических учений» в МГУ и РГГУ. При этом пособие не следует рассматривать как замену труда В. А. Звегинцева. Автор ста­рался по возможности в максимальной степени ориентироваться на корпус лингвистических текстов, собранный его покойным учителем В. А. Звегинцевым. Пока что трудно надеяться на новое издание столь же полного и представительного корпуса. Поэтому «Историю языко­знания XIX—XX веков в очерках и извлечениях» в ее хрестоматийной части следует рассматривать как дополнение к пособию.

В то же время автор, разумеется, не мог целиком исходить из того, что было сделано несколько десятилетий назад. Некоторые авторы, рас­сматриваемые В. А. Звегинцевым (А. Марти, В. Куайн, С. К. Шаумян), здесь не упоминаются. Другие авторы, чьи тексты есть у В. А. Звегинцева, рассмотрены лишь суммарно; например, это относится к основателям сравнительно-исторического языкознания Ф. Боппу, Р. Раску, Я. Гримму,

A.           X. Востокову, труды которых почти не содержат общелингвистических рассуждений и в отрывках малоинформативны, а также к Н. Я. Марру, тексты которого не поддаются научному анализу. В то же время сейчас уже очевидна необходимость рассмотрения ряда работ, оказавших значительное влияние на развитие мирового языкознания, но непопавших по тем или иным причинам в «Историю...» В. А. Звегинцева. Там, например, почти ничего не сказано о «Грамматике Пор-Рояля», вовсе не упомянут Л. Теньер, Н. Трубецкой представлен лишь как один из соавторов коллективных «Тезисов Пражского лингвистического кружка», никак не учтены (за исключением научно непродуктивного марризма) попытки некоторых ученых 20—40-х гг. выступать против структурализма и предлагать альтернативы ему.

Во многих случаях и в отношении авторов, представленных у В. А. Зве­гинцева, читателю необходимо выйти за рамки опубликованных в хре­стоматии текстов. Надо учитывать два обстоятельства. Во-первых, есть лингвисты, оставившие концентрированное выражение своих теоретичес­ких идей в сравнительно небольших по объему текстах; к их числу отно­сятся, например, В. фон Гумбольдт, Ф. де Соссюр. Такие ученые удобны для представления в хрестоматиях. Но многие лингвисты оставили теоре­тически важные идеи в виде попутных замечаний или экскурсов в боль­шом количестве работ, часто посвященных очень конкретным пробле­мам. К их числу относятся, например, И. А. Бодуэн де Куртенэ, Э. Бенвенист, Е. Курилович. В пособии речь идет о многих их публикациях, обычно доступных на русском языке, но в большинстве не представленных у

B.           А. Звегинцева. Во-вторых, в 50—60-е гг. «История...» В. А. Звегинцева часто была единственным изданием на русском языке, где были представлены те или иные лингвисты. За прошедшие годы труды некоторых из них были изданы в русском переводе или впервые (В. фон Гумбольдт, К. Бюлер), или в большем, чем ранее, объеме (Э. Сепир); также следует упомянуть хрестоматию «Пражский лингвистический кружок». Во всех таких случаях пособие ориентируется на последние русские издания, оттуда же приводятся и цитаты, которые иногда не совпадают с переводами
у В. А. Звегинцева. Список основных изданий, учтенных при составлении пособия, приводится в библиографии.

В отношении лингвистики XIX—XX вв. автор в основном ориен­тировался на те зарубежные труды, которые полностью или в извлечениях издавались на русском языке. Такое ограничение сделано, чтобы не создавать дополнительных трудностей для студентов, хотя в некоторых случаях, возможно, и сужается общая картина. Это ограничение не ка­сается более ранних этапов развития науки, плохо представленных в русских переводах.

Один из спорных вопросов, вставших перед автором, — хронологи­ческие рамки того, что излагается. Сейчас уже ясно, какое значение име­ла для развития мировой лингвистики «хомскианская революция» кон­ца 50-х — начала 70-х гг. Уже можно подвести определенные итоги того, какие изменения произошли под ее влиянием. Отразить в пособии по истории лингвистических учений идеи Н. Хомского, в концентрирован­ном виде изложенные в книге «Язык и мышление», представляется со­вершенно необходимым. С другой стороны, итоги того периода в развитии лингвистики, который наступил после «хомскианской революции», под­водить еще рано. Многое еще не устоялось. Пытаться довести изложение до второй половины 90-х гг. XX в. достаточно сложно. По-видимому, все же очерк лингвистики последних двух десятилетий — особая задача, тре­бующая не столько исторического, сколько логического подхода. Поэто­му автор все-таки решил завершить свой исторический очерк «хомски­анской революцией», в основном опираясь на ранние (до начала 70-х гг.) работы Н. Хомского.

Безусловно, спорен и вопрос о границах проблематики. В. А. Звегин­цев ограничивался выявлением того, как решались две важнейшие про­блемы лингвистики: проблема предмета науки о языке и проблема метода научного исследования. В данном пособии автор хотел рассмотреть исто­рию языкознания несколько шире, как-то упоминая и важнейшие конк­ретные позитивные результаты, полученные наукой о языке в ходе ее раз­вития. Однако пособие не надо рассматривать как историю всей лингвистики вообще. Мы не ставили перед собой задачу всесто­ронне описать изучение конкретных языков и языковых семей в миро­вой науке: объем учебного пособия не безграничен. Прежде всего для нас важно развитие лингвистических теорий и методов. А насколько автор смог охватить действительно самое существенное, судить читателю.

Второе издание книги вышло в 1999 г. без существенных изменений. Для нового издания заново написан раздел о Н. В. Крушевском, внесены дополнения в разделы, посвященные А. Гардинеру и В. Н. Волошинову, М. М. Бахтину. Кроме того, исправлены замеченные неточности и опечат­ки, а также учтен ряд замечаний, высказанных П. А. Клубковым и Т. М, Клубковой, которым автор очень благодарен.

В четвертом издании немного переработаны разделы о Н. Я. Мар-ре, И. А. Бодуэне де Куртенэ, Ф. де Соссюре, Женевской школе, ис­правлены замеченные неточности и дополнены списки литературы в конце глав.

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ

СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ОСНОВНЫХ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ТРАДИЦИЙ

Люди с самых древних времен в том или ином контексте задумыва­лись о проблемах языка. Хотя в большинстве ситуаций люди не замеча­ют языка, на котором говорят, однако на языковые проблемы приходи­лось обращать внимание при явных речевых ошибках, при том или ином непонимании собеседника и прежде всего в случаях, когда сталкивались между собой носители различных языков. Обращали внимание и на сло­во, превращаемое в дело: клятвы, обеты, проклятия, магические формулы играли заметную роль в жизни древнего человека. Представления о силе слова, о его обрядовом и магическом значении, о соответствии между словом и обозначенным им человеком или предметом весьма важны для многих традиционных культур.

Однако от такого рода первичных представлений о языке еще да­леко до формирования традиции изучения языка. Обычно не приводи­ло к такому формированию и появление письменности у того или иного народа. Многие культуры, даже обладавшие письмом, не создали сколь­ко-нибудь развернутых концепций и описаний языка; по крайней мере, мы про них ничего не знаем. Например, очень трудно сказать, что дума­ли о вопросах языка в Древнем Египте, хотя там, безусловно, учили, чте­нию и письму. Ничего нам не известно о формировании лингвистических традиций у хеттов, жителей Урарту, в цивилизациях Америки и у многих других народов.

Чуть больше нам известно о вавилонской культуре, где использо­вался сначала шумерский, а затем аккадский язык. До нас дошли спис­ки слов и даже первые известные в истории парадигмы словоизмене­ния: от 2-го тысячелетия до н. э. дошли списки слов, сгруппированных по совпадающим корням или аффиксам. Вероятно, эти списки исполь­зовались при обучении грамоте. Однако в Вавилоне ограничивались тем или иным представлением конкретного материала, никаких более об­щих идей до нас не дошло, и неизвестно, были ли они.

Древнейшие из известных нам лингвистических традиций — ин­дийская, европейская (античная) и китайская — сформировались неза­висимо друг от друга в 1-м тысячелетии до н. э.

По-видимому, исторически первой из традиций была индийская. Говорить о времени ее формирования очень трудно: в индийской куль­туре категория времени и календарь не играли существенной роли, по­этому в отличие от Европы и Китая там не существовало хронологий и летописей. Любые датировки древнеиндийских текстов крайне затруд­нительны, например грамматику Панини разные ученые относили к пери­оду от VI до II века до н. э. Неясны и относительные датировки, если только один памятник прямо не ссылается на другой. Особенно трудно что-то сказать о периоде создания традиции, поскольку наиболее ранние труды до нас не дошли. Реально мы можем говорить о традиции уже начиная с ее высшего взлета — великой грамматики Панини, содержащей в себе весьма полное описание санскрита. Панини, несомненно, опирался на своих предшественников, но о них мы реально ничего не знаем. Вероятнее всего, Панини жил в IV в. до н. э., но полной ясности здесь нет. О его жизни мы ничего не знаем, лишь одно более или менее достоверно: великий лин­гвист, по-видимому, не был грамотен. Его грамматика создавалась в устной форме и в расчете на устную передачу (к этой ее особенности мы еще вернемся) и лишь спустя несколько веков была записана. Такова была особенность индийской культуры: как истинное знание рассматривалось знание устное, передаваемое от учителя к ученику.

Другим великим лингвистом Древней Индии был Яска, знамени­тый как этимолог и создатель первой известной нам классификации частей речи. Поскольку Панини и Яска не упоминают друг друга, неясно, кто из них жил раньше; скорее всего, они жили приблизительно в одну эпоху. Двумя другими крупнейшими представителями индийской тра­диции были Катьяяна и Патанджали. Они, безусловно, жили после Пани­ни, поскольку упоминали его труд и комментировали его; Катьяяна жил раньше Патанджали. Обычно Катьяяну относят примерно к III в. до н. э., Патанджали — ко II—I в. до н. э.

В дальнейшем, после Панини, индийская традиция приобрела в пер­вую очередь комментаторский характер. Во-первых, комментировали свя­щенные памятники, в первую очередь веды. Во-вторых, комментировали саму грамматику Панини, а позднее и грамматики Катьяяны и Патанд­жали. Писали комментарии, комментарии к комментариям, коммента­рии к комментариям комментариев и т. д. Ничего столь же оригиналь­ного, как труд Панини, создать больше так и не удалось. Уже с середины 1-го тысячелетия н. э. индийская традиция приобрела эпигонский ха­рактер, постоянно воспроизводя одни и те же идеи, прежде всего идеи Панини. В таком виде она дожила до конца XVIII в., когда с ней впервые познакомились европейцы, освоившие затем ряд ее идей и методов. Су­ществует она даже в современной Индии параллельно с лингвистикой европейского типа.

Почти тогда же, когда и в Индии, сформировалась традиция изуче­ния языка в античном мире. В Древней Греции довольно долго языко­знание, как и многие другие науки, не было отделено от «науки наук» — философии. Философы классического периода высказывали немало интересных догадок о природе и функционировании языка. Особенно интересны диалог «Кратил» Платона (427—347 гг. до н. э.) и ряд сочи­нений Аристотеля (384—322 гг. до н. э.). Однако в классический период еще не было попыток описания языка. Можно говорить лишь о зачатках такого описания у Аристотеля, прежде всего в его сочинении «Об истолко­вании», где появляются первая в античности классификация частей речи и определения имени и глагола.

Становление греческой лингвистической традиции в собственном смысле начинается в так называемый период эллинизма, когда после рас­пада империи Александра Македонского греческий язык и греческая культура распространяются по всему Восточному Средиземноморью. Не случаен тот факт, что описания языка появляются как раз тогда, когда стала актуальной задача обучения греческому языку носителей иных языков, а многие из античных лингвистов не были греками по происхож­дению. Основные понятия античной традиции, многие из которых дожи­ли до наших дней, вырабатывались в течение III и II веков до н. э. Пер­воначально это происходило в рамках философской школы стоиков, в частности они уточнили и расширили классификацию части речи и впервые ввели понятие падежа и систему падежей. Затем центром изу­чения греческого языка стала на несколько веков Александрия в Египте, крупнейший центр эллинистической культуры и учености, знаменитая своей библиотекой. В Александрии, начиная от Аристарха (II в. до н. э.), окончательно сформировались основные понятия грамматики (так тогда называлась наука о языке в целом, термин «лингвистика» позднейшего происхождения).

До нас дошло лишь немногое из того, что было написано в Алексан­дрии. Многие сочинения известны лишь в отрывках или по пересказам у других авторов. Наиболее полное представление об александрийских грамматиках дают два сохранившихся труда. Это грамматика Дионисия Фракийского, жившего во II веке до н. э., и «Синтаксис» Аполлония Дискола, относящийся уже ко II веку н. э., когда Александрия входила в состав Римской империи. По мнению некоторых современных коммента­торов, и грамматика Дионисия Фракийского дошла до нас в переработке римского времени.

Эти сочинения, в первую очередь грамматика Дионисия, считались образцовыми, и греческие грамматики позднеантичного и византийского времени в основном сочинялись на их основе.

Идеи александрийцев достаточно быстро проникли и в Рим. Уже в I в. до н. э. там появляется первый крупный грамматист. Это Марк Теренций Варрон (116—27 гг. до н. э.), исключительно разносторонний автор, писавший сочинения по самым разнообразным проблемам; до нас дошли его труды по сельскому хозяйству и (не полностью) по граммати­ке. Варрон и другие римские ученые достаточно легко и лишь с мини­мальными изменениями приспособили греческие схемы описания к ла­тинскому языку, очень похожему на греческий по своему строю.

Окончательно античная традиция была зафиксирована в двух позднеан-тичных латинских грамматиках: грамматике Доната (III—IV вв. н. э.), существующей в двух вариантах: более кратком и более пространном, и в наиболее полной из всех античных грамматик, многотомной граммати­ке Присциана, относящейся уже к ранневизантийскому времени — к первой половине VI в. На протяжении всего средневековья две граммати­ки служили образцами.

После распада Римской империи европейская традиция окончатель­но распалась на два варианта: восточный, греческий, и западный, латин­ский, которые уже развивались вне всякой связи друг с другом. В течение нескольких веков средневековая лингвистика как на Востоке, так и на Западе мало внесла нового в науку о языке. Новый этап развития западно­европейской лингвистики начался с появлением в XII—XIII вв. философ­ских грамматик, стремившихся не описывать, а объяснять те или иные языковые явления. Первую философскую грамматику в виде коммента­риев к Присциану написал Петр Гелийский (середина XII в.). Сложилась школа модистов, работавшая с начала XIII в. по начало XIV в.; самый знаменитый из модистов — Томас Эрфуртский, написавший свой труд в первом десятилетии XIV в. Модисты интересовались не столько фактами латинского языка (где они в основном следовали Присциану), сколько общими свойствами языка и его отношениями к внешнему миру и к миру мыслей. Модисты впервые пытались установить связь между граммати­ческими категориями языка и глубинными свойствами вещей. Модисты внесли также вклад в изучение синтаксиса, недостаточно разработанного в античной науке.

Первые китайские источники, в которых речь идет о вопросах язы­ка, появились, как и аналогичные греческие, в середине 1-го тысячелетия до н. э. С V в. до н. э. появляются толкования непонятных слов в древних текстах, создаются концепции о связи между словом и свойствами того, что оно обозначает; в III в. до н. э. появляются теории «исправления имен», то есть правильного подбора имени, которое бы соответствовало обозначаемому. Однако говорить о становлении лингвистической тради­ции можно лишь начиная со II века до н. э., когда был составлен первый иероглифический словарь. В дальнейшем словарная традиция стала ведущей в китайской науке о языке. Первым классиком китайского языкознания стал Сю Шэнь (I в. н. э.), который предложил классифика­цию иероглифов и выделил их составные части; то и другое в основных своих чертах сохранилось в китайской науке до наших дней, а затем было воспринято и европейской китаистикой.

Первоначально китайская традиция занималась лишь графикой и толкованием памятников. Однако с первых веков новой эры в ней появ­ляется и фонетика; многие предполагают, что интерес к звуковой стороне языка пришел в Китай из Индии в период распространения в Китае буддизма. В III—VI вв. появляются словари омофонов, начинают описы­ваться тоны, к VI в. появляются словари рифм, дающие представление о звучании тех или иных иероглифов в то время. Последним крупным достижением китайской традиции было появление в XI в. фонетических таблиц, где по горизонтали группировались иероглифы с одинаковой ини-циалью (начальнослоговым согласным), по вертикали — с одинаковой финалью (гласный плюс последующая часть слога).

В последующие века развитие китайской традиции, в отличие от индийской, продолжалось, но в основном в рамках уже выработанного. Составлялись все новые словари, которые достигали гигантского объема. Самый большой в Китае словарь, созданный в 10-е гг. XVIII в., содержал 47.035 иероглифов и 1.995 их вариантов. Уже на позднем этапе, с XIV в., появились словари так называемых «пустых слов», то есть частиц и дру­гих грамматических элементов языка. Словари рифм и фонетические таблицы постепенно обновлялись, отражая изменения в произношении. В таком состоянии в конце XIX в. китайская наука впервые познакоми­лась с европейской. В отличие от индийской она довольно быстро подвер­глась европеизации, и сейчас китайская традиция в чистом виде уже не существует, хотя некоторые ее идеи и методы, особенно в описании иерог-лифики, сохранились до сих пор.

Четвертая из наиболее важных лингвистических традиций, арабская, появилась намного позже предыдущих, лишь в конце 1-го тысячелетия н. э. Образование в VII в. Арабского халифата и распространение мусуль­манства привели к необходимости обучать арабскому языку, языку госу­дарственности и языку Корана, и изучать этот язык. Первые зачатки лин­гвистических представлений у арабов известны с VII в., но окончательно традиция сложилась в первой половине VIII в. Центрами арабской науки о языке становятся Басра и Куфа в Месопотамии (современный Ирак). В 735—736 гг. появилась первая известная нам арабская грамматика. Уже к третьему поколению басрийских грамматистов принадлежал Сибавей-хи (или Сибаваихи), перс по происхождению (умер в 793 г.). Он написал знаменитую грамматику, имевшую учебные цели, где детально были опи­саны фонетика, морфология и синтаксис классического арабского языка. Грамматика Сибавейхи впоследствии считалась образцовой, и большин­ство ученых находились под ее сильным влиянием. В дальнейшем в тече­ние нескольких веков шла интенсивная деятельность по изучению араб­ского языка. Помимо грамматик создавалось большое количество словарей, строились этимологии. Кроме Басры и Куфы, где лингвистические школы просуществовали несколько столетий, другой важный центр науки о язы­ке сложился на противоположном конце арабского мира — в арабской Испании. Последним крупным арабским ученым-языковедом был Ибн Джинни (конец X — начало XI в.), сын грека-раба. Он интересен рассуж­дениями о природе языка и языковой норме, занимался он также этимоло­гией и семантикой.

После распада халифата, монгольских, а затем турецких завоеваний арабская традиция постепенно пришла в состояние упадка, ограничиваясь, как и индийская, эпигонством и самовоспроизведением. Как и в Индии, в арабских странах и в мусульманском мире в целом и сейчас продолжает существовать традиционная наука о языке, основанная на идеях Сибавей-хи и других авторов. Эта наука существует параллельно с европеизиро­ванной, мало с ней соприкасаясь. В то же время, по мнению ряда ученых, в том числе Л. Блумфилда, арабская наука оказала определенное влияние на европейскую науку о языке.

Последняя из традиций, о которых здесь будет специально гово­риться, — японская. Она сформировалась совсем поздно, на протяжении трех с небольшим последних веков. Первоначально в Японию вместе с китайской письменностью и китайской культурой проникла и китай­ская лингвистическая традиция, влияние которой в ряде областей, преж­де всего в составлении словарей, стойко сохранялось вплоть до периода европеизации. Однако в XVII в. Япония стала «закрытой страной», обо­собившись от внешнего мира, включая Китай. Японские ученые тех лет, принадлежавшие к школе кокугакуся («национальные ученые»), заня­лись изучением национальных ценностей и национальной религии и культуры. Одним из компонентов «национальной науки» стало изуче­ние японского языка, начавшееся в XVII в., но наиболее активно развер­нувшееся во второй половине XVIII в. и в первой половине XIX в. Глав­ным достижением деятельности кокугакуся было создание грамматики (точнее, морфологии) японского языка, где нельзя было опираться на китайские образцы. Кокугакуся также изучали фонетику и этимоло­гию. Крупнейшими языковедами того времени стали Мотоори Норинага (1730—1801), теоретик школы кокугакуся, и Тодзё Гимон (1786—1843), окончательно сформировавший традиционную японскую систему час­тей речи и глагольносо спряжения.

В отличие от описанных выше индийской, китайской и арабской традиций японская не успела окончательно сформироваться к моменту происшедшей после «открытия» Японии (1854) интенсивной европеи­зации страны. Уже к концу XIX в. произошел синтез традиционных и заимствованных с Запада подходов, в результате чего при полном исчезновении чисто традиционной науки японское языкознание XX в. обладает рядом оригинальных и своеобразных черт; см. в главе «Кри­тика лингвистического структурализма» раздел о японском лингвисте XX в. М. Токиэда.

Данными традициями, конечно, не исчерпывается история разви­тия лингвистических представлений в мире. Одни народы имели шан­сы создать собственную лингвистическую традицию, но по тем или иным причинам их не реализовали. Так получилось с тюркскими народами, которые уже в XI в. имели ценнейший памятник — словарь тюркских диалектов с элементами грамматики и фонетики, созданный Махмудом Кашгарским (Махмуд аль Кашгари) в рамках арабских моделей, но с рядом оригинальных черт. Однако этот труд, забытый вплоть до начала XX в., так и не положил основу традиции. Другие народы создали тра­дицию лишь в отдельных областях. Так было в Корее, где в XV в. по­явилась собственная фонетика, описывавшая структуру, резко отлич­ную от китайской, однако в отличие от Японии в других областях лингвистики здесь ничего оригинального создано не было. Некоторые же народы продвинулись по пути создания собственных традиций доста­точно далеко. От арабской традиции с X в. отпочковалась еврейская, получившая ряд совершенно особых черт; еще раньше от индийской — тибетская, затем превратившаяся в тибетско-монгольскую. Анализ этих до конца не изученных традиций требует особой проработки, поэтому в дальнейшем мы в основном будем сопоставлять пять традиций, крат­ко описанных выше: индийскую, европейскую, китайскую, арабскую и японскую.

ПРИЧИНЫ ФОРМИРОВАНИЯ ТРАДИЦИЙ, ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ

Все лингвистические традиции создавались для решения конкрет­ных практических задач. Чисто абстрактные рассуждения философов Древней Греции или Древнего Китая не вели к разработке лингвисти­ческих описаний. Позднее чисто теоретические, отделенные от утили­тарных задач (философские, «спекулятивные») сочинения появляются лишь в Европе в эпоху схоластов (прежде всего труды модистов); в это время «спекулятивные» грамматики могли появиться уже на достаточ­но высоком уровне описания языка, позволявшем им опираться на конкретные описания предшественников, в первую очередь Присциана. Всегда перед создателями традиций стояли практические задачи, глав­ной из которых была задача обучения.

При этом задача научиться читать и писать на материнском язы­ке обычно не вела к созданию лингвистической традиции: эта задача не требовала изучения системы языка в целом, а основанный на интуи­ции первичный фонетический (точнее, неосознанно фонологический) анализ обычно не проводился в явном виде. Возможно, поэтому не сло­жились развитые традиции ни в Вавилоне, ни в классической Греции, хотя письменность там существовала. В Греции до эпохи эллинизма грамматиком называли просто учителя чтения и письма.

Иная ситуация возникала, когда было необходимо учиться не только письму, но языку в целом. Не случайно, что античная традиция так и не сложилась, пока по-гречески говорили лишь греки, а арабская — пока арабский язык знали лишь арабы. Но когда в эпоху эллинизма греческий язык стал языком культуры и делопроизводства в ряде государств, а по-арабски с VII в. начали говорить и писать многие принявшие ислам наро­ды, возникла потребность в обучении чужому языку и в связи с этим в изучении этого языка. Также не случайно, что центром греческой тради­ции стала не Греция, а далекая от нее Александрия, где греки были при­шлым населением; точно так же арабская традиция развивалась не в исконно арабской Аравии, а в Басре и Куфе, оказавшихся в VIII в. на грани арабского и персидского мира. И очень многие из видных представителей этих двух традиций не могли считать соответственно греческий и араб­ский язык материнскими, у них было иное происхождение.

Другая ситуация была в Индии и Японии. Санскрит для индийца или старояпонский (бунго) для японца XVII—XIX вв. были безусловно языками своего народа. Но в отличие от греческого (койне) в эпоху элли­низма или классического арабского в годы, когда жил Сибавейхи, эти языки не были материнскими вообще ни для кого. Санскрит и бунго, на изучении которых основывались соответственно индийская и японская традиции, представляли собой литературно обработанные и «законсер­вированные» языки более раннего периода (в обоих случаях консервация стихийно произошла намного раньше формирования традиции). Во вре­мена Панини санскрит и во время Мотоори бунго уже резко отличались от языков, на которых говорили в быту, и требовали специального обуче­ния. Аналогичная ситуация в конечном итоге сложилась и в остальных традициях. Латынь и древнегреческий язык в средневековой Европе, древнекитайский (вэньянь) в последние два тысячелетия, классический арабский в последние века также стали языками, требующими специ­ального обучения для каждого.

Некоторое исключение среди всех традиций в этом плане составляла китайская в ранний ее период. Она развивалась среди китайцев, а вэньянь первоначально не очень сильно отличался от разговорного. Однако слож­ный характер иероглифической письменности требовал специального ее изучения. Если немногочисленные буквы греческого или арабского письма могли выучиваться как целые «картинки», то при большом количестве иероглифов и их сложной структуре необходимо было их расклассифици­ровать по категориям и выделить в их составе типовые блоки, из которых строится большинство иероглифов. В помощь изучающим иероглифику и была выработана классификация Сю Шэня.

Итак, важнейшей целью создания и развития лингвистических тра­диций была задача обучения языку культуры, не являвшемуся материн­ским либо для всех, либо для части людей, находившихся в сфере данной культуры.

Эта задача могла быть не единственной. Второй по значимости была задача толкования текстов на не до конц… Продолжение »