Акад. Вл. Ив. Вернадский (1863-1945) писал: "История науки... должна критически составляться каждым научным поколением и не только потому, что меняются запасы наших знаний о прошлом, открываются документы или находятся новые приемы восстановления былого. Нет! Необходимо вновь перерабатывать историю науки, вновь исторически уходить в прошлое, потому что благодаря развитию современного знания в прошлом получает значение одно и теряет другое. Каждое поколение научных исследователей ищет и находит в истории отражение научных теорий своего времени. Двигаясь вперед, наука не только создает новое, но неизбежно переоценивает старое, пережитое" (2, с. 112).

Эти слова великого ученого следует помнить, когда мы пытаемся подвести итоги развития науки, в частности лингвистики, в XX в. При подведении этих итогов в известной мере трудно избежать субъективности и некоторой односторонности, потому что многие теории, гипотезы, взгляды, предположения, выдвинутые лингвистами даже за сравнительно короткий (в рамках исторического времени) столетний период, нередко оказывались дискуссионными, спорными, получали неоднозначную оценку. И для современной лингвистики характерно множество выдвинутых концепций, сопоставление которых с концепциями начала XX в. показывает, что лингвистика конца XX в. переживает становление новой системы идеи и представлений. Чтобы обеспечить внутреннее единство многообразия различных взглядов, гипотез и идей в конце 50-х годов XX в., было выдвинуто понятие научной парадигмы.

Книга американского историка науки Т.Куна (1922-1996) "Структура научных революций" (1961, русск. перевод 1975), анализирующая понятия "парадигмы", "нормальной науки", "научной революции", "научного сообщества", вызвала не только огромный интерес среди ученых, но и различные интерпретации этих понятий (ср. определение парадигмы у Куна: "Под парадигмами я подразумеваю признанные всеми научные достижения, которые в течение определенного времени дают модель постановки проблем и их решений научному сообществу", "парадигма - это то, что объединяет членов научного сообщества и, наоборот, научное сообщество состоит из людей, признающих парадигму" (8, с.11, 221). Речь идет о заданном в определенный исторический отрезок времени определенным кругом ученых методологическом направлении научных исследований, новой парадигмы знаний, покоящихся на определенной философской основе.

Если с этой точки зрения посмотреть на парадигмы в истории языкознания, то за последнее столетие можно выделить три таких парадигмы — младограмматическую, представленную К.Бругманом (1849-1919) и Г.Остхофом (1847-1909) в предисловии к "Морфологическим исследованиям в области индоевропейских языков" (1878) (философская основа - позитивизм), структуралистскую, изложенную в "Курсе общей лингвистики" (1916) Ф. де Соссюра (1857-1913) (философская основа -позитивизм), и генеративистскую, более или менее четко представленную работой американского языковеда Н.Хомского (р. 1928) "Аспекты теории синтаксиса" (1965). Каждую из этих работ отделяет друг от друга примерно 50 лет. И если младограмматическая парадигма является более или менее общепринятой, хотя и не бесспорной, поскольку в ней можно заметить противоречия между теоретическими результатами, что привело к тупику, выход из которого и предполагалось найти в соссюровской парадигме, которая также имеет ряд спорных моментов. "Печальная ирония заключается в том, что Соссюр должен бы быть известен как "отец структурализма", притом что ни в одной из работ Соссюра слово "структура" никогда не употреблялось; оно редко встречается либо в "Курсе", либо в "Мемуаре", которые можно было бы рассматривать как структуралистские в смысле некоторых современных лингвистических школ" (24, с. 197). Так, в "Мемуаре о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках" (1878) Соссюр только один раз говорит о "структуре, рассматриваемой в самой себе", в то время как термин "система" в "Курсе общей лингвистики" встречается 138 раз. Соссюр определял систему языка следующим образом: "Язык есть система, все элементы которой образуют целое" (11, с.147). К.Кёрнер в статье "Авторы идеи о языке как "systeme ou tout se tient" ("где все взаимосвязано") высказывает предположение, что не Соссюр является автором этого определения языка, что это определение ему приписывают. Впервые мысль о приписывании Соссюру определения языка как системы высказал в 1971 г. американский лингвист У.Моултон (р. 1914), который водной из рецензий писал, что при тщательном прочтении "Курса" Соссюра ему не удалось найти там обычно приписываемое Соссюру это определение.

По мнению К. Кернера, исследовавшего вопрос об авторстве вышеприведенного определения языка как системы, и другие ученые, кроме Моултона, например Дж.Лепски (р. 1935), склоняются к мысли, что автором определения языка как системы, в которой все взаимосвязано, является А.Мейе, который в первом издании "Введения в сравнительное изучение индоевропейских языков" (1903) писал, что язык есть "un ensemble ou tout se tient". Сам Мейе использовал это определение еще раньше, в 1893 г., и не исключено, что он услышал его во время парижских лекций Соссюра в 1880-х годах.

Не являются собственно оригинальными и ряд других идей и положений, приписываемых Соссюру. Так, в совершенно забытой книге Г. фон дер Габеленца (1840-1893) "Языкознание" (1891), которая не сыграла сколько-нибудь существенной роли в истории языкознания, уже была выдвинута идея о трехчастном делении на язык / речь / речевую деятельность (Einzelsprache / Rede / Sprachvermogen). Габеленц определил язык как "систему, части которой органически взаимозависимы и взаимосвязаны" (19, с.381). Английский психолог У.Джеймс (1842-1910) в книге "Принципы психологии" (1890) дал определение языка как "системы знаков, отличающихся от обозначаемых предметов, но способных предполагать (suggest) их" (20, с.356).

Важным компонентом соссюровской теории является и понятие произвольного характера связи между понятием и его акустическим образом. О понятии произвольности упоминал уже У.Уитни в своей книге "Язык и изучение языка: Двенадцать лекций о принципах лингвистической науки" (1867), на которые и споем "Курсе" ссылался Соссюр.

Все эти лингвистические идеи уже витали в воздухе«и нужно было одно случайное обстоятельство, которое подтолкнуло Соссюра к изложению своих взглядов. Ведь он с самого начала своей научной карьеры в Женевском университете был занят чтением лекций по индоевропеистике, курсов по санскриту, древнегреческому и различным германским диалектам. Он отнюдь не испытывал желания читать лекции по общему языкознанию. "Чтение "Курса" было случайным эпизодом в жизни Соссюра" (14, с.667). И его идеи оказались бы никому не известными, не попроси его университетское начальство прочитать лекции по общему языкознанию в 1907-1911 гг. взамен ушедшего в отставку Ж.Вертгеймера, который с 1873 г. читал этот курс. Интеллектуальный климат эпохи требовал более систематического изучения языка.и неповторимая оригинальность Соссюра заключалась в том, что он создал свою собственную полную и всеобъемлющую систему независимо от вдохновлявших его источников.

Нельзя сказать, что выраженные в "Курсе обшей лингвистики" идеи Соссюра вызвали восторженный прием у европейских лингвистов. Так, К. Кернер отмечает, что известный датский лингвист О.Есперсен (1860-1943) полагал, что Соссюр навряд ли выдвинул какие-то новые идеи о природе языка. Есперсен весьма критически относился и к соссюровскому разграничению языка и речи, синхронии и диахронии (24, с.124-126). В разные периоды своей деятельности и по разным поводам антисоссюрианцем выступал и известный английский лингвист Дж.Фёрс (1890-1960). Он не видел проблемы в разграничении синхронии и диахронии, выступал против трихотомии "язык / речь / речевая деятельность". Мимо его внимания пришла и соссюровская идея языкового знака, и учение Соссюра о семиологии, и многие другие идеи Соссюра (24, с. 151-166). Да и в России идеи Соссюра нашли не слишком много поклонников. Сам Бодуэн де Куртенэ ни разу не обмолвился о "Курсе" Соссюра, а ведь он в 1922-1923 гг. совершил поездку по Европе, где "Курс" и это время был широко известен. "Когда в 1923 г. мы получили в .Ленинграде Cours de linguistique generale cle Saussur'a... то были поражены многочисленными совпадениями Соссюра с привычными нам положениями" (15, с.94) "Относительно прошумевшей посмертной книги де Соссюра можно уверенно утверждать, что в ней нет никаких новых положений, которые не были бы нам уже и тесты из учения Болуэнаде Куртенэ" (9, с. 185).

Р.О.Якобсон (1896-1982) также без энтузиазма воспринимал идеи Соссюра. Ознакомившись впервые с "Курсом" Соссюра весной 1920 г. в Праге, Якобсон признавал, что Соссюр и его школа проложили новый путь в статической лингвистике, но что касается области истории языка, они оставались на младограмматической колее; учение Соссюра, что звуковые законы обладают разрушительной силой, Якобсон считал случайным и слепым. Неприемлемой для Якобсона была и идея Соссюра об антиномии синхронии и диахронии (16. с.2). В восьмитомном собрании сочинений Якобсона (1962-1982) содержится 177 ссылок на Соссюр.1. но ли количественные данные ни о чем не говорят. Кернер (24, с. 147), видимо, соглашается с точкой зрения американского лингвиста Дж.Джозефа (р. 1956), который писал, что навряд ли будет преувеличением сказать, что все лингвистические работы Якобсона, вышедшие после второй мировой войны, да и предшествующие, представляют критику Соссюра. Н.С.Трубецкой тоже несколько опасался, что его взгляды могут каким-то образом связываться с идеями Соссюра. Во время посещения Англии он был просто ошеломлен, когда узнал, что английские лингвисты отождествляют ею (и Якобсона) непосредственно со школой де Соссюра. По этому поводу он заметил: "Это несколько вредит нам" (письмо Якобсону, написанное в мае 1934(26, с.299).

Некоторые современные российские лингвисты также не склонны принимать на веру ряд положений Соссюра. Так, О.Н.Трубачев заметил: "Кто знает, не сочтут ли в свою очередь наши потомки великой ересью нашего XX века эту обременительную («ыделено нами. - Ф.Б.) дихотомию синхронии / диахронии" (13, с.28). поскольку в основе сравнительно-исторического языкознания лежит сравнение, а не противопоставление одного состояния языка Фуюму.

Ряд противоречивых положений в "Курсе" Соссюра объясняется |см, чю это не классический текст (exemplar), просмогрснный и отредактированный автором, а запись курса •|^кций, сделанных его студентами Ш.Балли (1865-1947) и А.Сеше (.1870-1946). На отношениях Соссюра со студентами не мог, видимо, "с сказаться и его характер. Кернер характеризует Соссюра следующим образом: "Соссюр был гораздо более несостоявшийся (frustrated) и более агрессивный человек, чем это мог себе представить читатель общепринятого текста" (22, с.96).

В 1933 г. появился первый русский перевод "Курса" Соссюра (перевод А.М.Сухотина, под ред. P.M.Шор), хотя попытки перевода делались уже в 1922 г. А.И.Роммом (1898-1943). При обсуждении книги Соссюра на заседании Московского лингвистического кружка 5 марта 1923 г. ряд советских лингвистов также выступили с критикой некоторых положений Соссюра. Так, Л.И.Жирков (1885-1963) нашел, что центральный пункт учения Соссюра - понимание языка как системы - слабо обоснован. Н.И.Жинкин (1893-1979) заметил, что у Соссюра не дано описания и дифференциации систем. По мнению М.Н.Петерсона (1885-1962), указание Соссюра на системность языка находит свою аналогию в фортунатовской школе при рассмотрении ряда категорий русского и других славянских языков (более подробно см. 12, с.242-245).

В работах советских лингвистов предвоенного периода содержатся единичные ссылки на "Курс обшей лингвистики" Соссюра. Чем же все-таки объясняется, что структуральная теория нашла свое первое выражение в тезисах Пражского лингвистического кружка и начала триумфальное шествие по всему миру "расплывчатая совокупность, именуемая структурализмом" (10, с.323).

Чтобы ответить на этот вопрос, следует иметь в виду, что на смену одной парадигмы другой большое влияние оказывают и экстралингвистические факторы (социальные и политические), а также личностные, играющие большую роль в принятии или отклонении той или иной парадигмы. При определении причин смены парадигм необходимо знать и интеллектуальную историю той эпохи, в которой формулировалась та или иная парадигма, тот интеллектуальный климат, который повлиял на становление этой парадигмы. С учетом ишеллектуального климата необходимо учитывать даже менталитет ученого, участвующего в формировании парадигмы. "Сам характер мышления у славянских ученых... - пишет В.В.Колосов, - отличался от мышления немецких или французских. Им не свойственна была чисто аналитическая работа с ориентацией на конкретные частности. Ни А.Востоков, ни И.Добровский, никто из их последователей не создает компендиумов полного типа (ср. компендиумы К.Бругмана или Б.Дельбрюка. - Ф.Б.): они обращают внимание, выражаясь современным языком, только на доминантные стороны развивающейся языковой системы" (6, с. 171).

Младограмматическая парадигма ориентируется на coop конкретных данных. Этому способствовал тот факт, что повышение роли среднего образования в Германии после франко-прусской войны 1870 г. и усиленное преподавание латыни и древнегреческого языка в германских гимназиях стимулировало интерес к сравнительно-исторической проблематике. Преподавание классических языков в гимназиях Российской империи также способствовало развитию компаративистики в России во второй половине XIX в.

Широкое распространение структуралистской парадигмы, видимо, можно объяснить резко негативным отношением jV^ французских и славянских лингвистов, как и вообще ученых, к кайзеровской Германии, потерпевшей поражение в Первой мировой войне.

Переход от структуралистской парадигмы к новой, генеративистской стал именоваться в лингвистике 60-х годов "хомскианской революцией", поскольку идеи генеративизма были высказаны Н.Хомским в его работах "Синтаксические структуры" (1957) и "Аспекты теории синтаксиса" (1965). Самые главные моменты в теории Хомского Е.С.Кубрякова видит в следующем:

"1) провозглашение приоритета гипотетико-дедуктивного подхода к языку взамен эмпирического, дедуктивного;

2) перемещение в центр грамматики уже не фонологии и морфологии, а синтаксиса и синтаксических отношений;

3) положение о творческом, креативном характере деятельности с языком и необходимости изучать именно эту сторону деятельности говорящих;

4) признание семантического компонента как неотъемлемого компонента грамматики и грамматического описания языка;

5) рассмотрение языка как феномена ментального, феномена психики человека" (7, с. 175).

В какой мере взгляды Хомского можно считать "революционными" и в какой мере они являются оригинальными? Термин "революция" не использовался в лингвистической практике XIX в. и первой половины XX в. Его впервые употребил Ч.Вёглин (1906-1986) в рецензии на книгу Хомского "Синтаксические структуры", да и то скорее иронически, чем серьезно. По мнению Кернера, термин "революционный" применительно к работам Хомского использовали исключительно журналисты, а не лингвисты, а преданный сторонник теории Хомского М.Бирвиш (р. 1930) в 15

1966 г. полагал, что "Синтаксические структуры" знаменуют определенный этап в структурной лингвистике (24, с.92). Кернер склоняется к мнению, что в данном случае уместнее говорить не о революции, а о прорыве (breakthrough), об определенном этапе в развитии языкознания, и термин "революция" совершенно не применим к трансформационной грамматике, а М.Джус (1907-1978) охарактеризовал хомскианскую революцию "как ересь в рамках неососсюрианской традиции, а не конкуренцию этой традиции" (18, с.17). В последнее время выявилась тенденция трактовать все успехи современной лингвистики как связанные с порождающей грамматикой. Особенно это проявилось в четырехтомном издании Ф.Ньюмейера (р. 1944) "Лингвистика" (1988-1989). Кернер же полагает, что подход Хомского к синтаксису в "Синтаксических структурах" во многом напоминает положения З.Хэрриса (1909-1992), изложенные в книге последнего "Методы структурной лингвистики" (1951). Хэррис в этой книге уже определяет грамматику как набор инструкций, которые порождают предложения языка, говорит о синтаксисе, на который лингвисты не обращали внимания до Хомского. У Хэрриса уже проявляется склонность к математическим формулам и алгебраическому выражению. Хомский сам признавал, что, "когда я начал несколько лет спустя серьезно исследовать генеративный синтаксис, мне удалось применить для этой цели выработанную З.Хэррисом и его учениками новую концепцию, а именно концепцию "грамматической трансформации". Быстро стало ясно, что с помощью этой новой концепции можно было преодолеть многие из заблуждений той модели, которой я пользовался прежде" (17, с.40-41). "Несомненно, Хомский был важнейшим продолжателем (the most important developer) основных идей, впервые сформулированных Хэррисом" (22, с. 123). Хомский был знаком и с работой Хэрриса об анализе дискурса, которая проложила путь к изучению синтаксиса у Хомского. Всякие попытки Ныомейера установить превосходство Хомского над Хэррисом, по мнению Кернера, не выдерживают никакой критики. И если Хомский со своим учением о глубинных и поверхностных структурах занимался порождениями высказывания и рамках только одного языка, то Хэррис выдвинул идею о порождении высказываний одного языка из высказываний другого языка, в частности трансформацию предложений из английского языка в современный еврейский. Кернер полагает также, что на формирование взглядов Хомского большое влияние оказала статья Ч.Хоккета (р. 1916) "Две модели грамматического описания" (1954), в которой он вводит понятия "производной формы" и "глубинных форм", занявшие значительное место в теоретических взглядах Хомского. В целом же Вёглин признает, что "применение принципа трансформации к грамматике (у Хомского), конечно, не было новым" (27, с.230).

Поскольку лингвистические идеи не могут распространяться в вакууме, целесообразно рассмотреть интеллектуальную и социальную атмосферу в США в конце 50-х и начале 60-х годов, когда формировалась генеративистская парадигма, изложенная Хомским в его работах. Обстоятельный ответ на анализ состояния лингвистики того времени в США можно найти в статье Кернера "Хомскианская "революция" и ее историография: Заметки свидетеля" (22, с.101-146). Он отмечает, что многие студенты, приехав в США в середине или в конце 60-х годов, обычно после получения европейского диплома стремились понять суть новой теории. Их уже не могли удовлетворять модели языкового анализа, разработанные Б.Блохом (1909-1967), З.Хэррисом. Дж.Трейджером (1909-1992), Г.Смитом (1913-1974) и другими. Они были готовы к восприятию идей, на первый взгляд восходящих к идеям Р.Декарта (1596-1650), грамматике Пор-Рояля, В.Гумбольдту (1767-1835). Кернер высказывает сильное сомнение в том, что эти молодые европейские лингвисты рассматривали трансформационно-генеративную грамматику (ТГГ) как революционную. Многие из них вскоре обнаружили, что для практических целей так называемая "менталистская" точка зрения на язык никак не связана с практикой исследования языков. Через несколько лет после возвращения в Европу они отказались от положений ТГГ. На широкое распространение ТГГ в США оказали влияние социально-экономические и социальные факторы. Движение за гражданские права при президентах Дж.Кеннеди и Джонсоне, американская интервенция во Вьетнаме поляризовали разные точки зрения среди ученых старшего и младшего поколений, особенно среди представителей общественных наук. Немаловажное влияние на развитие лингвистики в США оказал и принятый в конце 1958 г. Закон о защите национального образования, согласно которому в университетских программах по лингвистике большое внимание уделялось ТГГ. По мнению Кернера, нельзя не учитывать и d-'iiimiihc моды (Fashion), особенно со стороны молодых студентов-17

лингвистов, хлынувших в университеты в 60-х и начале 70-х годов, после окончания которых они в массовом порядке вступали в Американское лингвистическое общество (АЛО). Любопытна приводимая статистика: в 1950 г. в АЛО было 829 членов, в 1960 г. -1768, в 1971 г. - 4383. Ньюмейер объясняет это не столько ростом влияния ТГГ, сколько результатом мрачной перспективы найти работу по специальности: членство в АЛО давало хоть какую-то надежду получить работу.

Очевидный успех ТГГ объяснялся еще и тем, что она больше была связана с идеологией, чем с попыткой некоторых ученых разработать адекватную теорию языка, а не теорию лингвистики. "Я придерживался (и до сих пор придерживаюсь) мнения, что с Хомским и его кружком связан определенный сдвиг ударения в целях лингвистической теории, который только на первый взгляд довольно драматически напоминает концепции Куна о "парадигме" и "революции". Эти изменения в общем подходе к языку и, соответственно, к философии науки, были, вероятно, не во всех отношениях благотворны для лингвистических исследований в целом... Возрождение интереса к анализу дискурса, прагматике речи, к различным социолингвистическим подходам (к языку) не были бы столь четко выражены, не сосредоточься односторонне "хомскианская парадигма" на абстрактных данных (обычно выдвигаемых аналитиком для поддержки теоретического аргумента), весьма далеких от действительной речи" (22, с. 109-110).

Молодые лингвисты 60-70-х годов действительно полагали, что они являются свидетелями революции в своей области и, кажется, то широко распространенное убеждение в связи со свойственным молодежи энтузиазмом и лежало в основе хомскианской "революции".

Нельзя забывать и о финансовой подоплеке в распространении ТГГ. Небезынтересно приводимое Кернером высказывание Р.Мехты, который, в свою очередь, приводит слова Хомского о том, что последний получал деньги за работу, невидимо связанную с военными интересами из министерства обороны США через Массачусетский технологический институт, где Хомский был преподавателем на полной ставке. Было бы несправедливо утверждать, что только одни деньги способствовали успеху ТГГ.

Немаловажную роль в продвижении Хомского и распространении его теорий в конце 50-х - начале 60-х годов сыграл Б.Блох (1909-1967), бывший в то время редактором журнала "Language", основного органа АЛО с 1941 по 1965 г.

В 1962 г. в Массачусетсе состоялся IX Международный конгресс лингвистов, на котором Р.Якобсон представил Хомского как "восходящую звезду". На этом конгрессе Хомский впервые в своем докладе говорил о Соссюре, Гумбольдте и грамматике Пор-Рояля, все время пытаясь доказать, как много общего его теория имеет с почитаемыми традициями европейской лингвистики XVII-XIX вв. "Я полагаю, - замечает Кернер, - что на этом хорошо отрежиссированном конгрессе призыв Хомского к рационалистической традиции, лежащей в основе лингвистических идей, привлек внимание многих европейцев к его работе" (22, с. 117). Только одна статья Хомского была отвергнута тогдашним редактором журнала Word А.Мартине (1908-1999). Но ни журнал, ни редактор не примкнули к блумфилдианскому структурализму, который лежал в основе статьи Хомского. Дескриптивисты блумфилдианского толка были благожелательно расположены не только к Хомскому как человеку, но и к его теории: они считали его одним из своих.

Состояние языкознания в США к середине 60-х годов С.Лэмб (р. 1929) характеризовал следующим образом: "Господствовало два различных мнения. Лингвисты старшего поколения, встречаясь с некоторыми положениями на страницах работ Хомского, скептически и не без некоторой доли возмущения смотрели на искажения и непонимание своих идей и практики своих коллег, в то время как студенты, которые никогда не знали, что в действительности представляла из себя необлумфилдианская лингвистика, и люди, не связанные с лингвистикой, руководствовались ложным впечатлением, что все лингвисты до Хомского (за исключением, конечно, Гумбольдта, Сэпира и некоторых других кандидатов на причисление к лику святых) были обманутыми путаниками, от чьих глупых тисков Хомский героически спас лингвистику" (25, с.414).

Со ссылкой на Кернера (21, с. 195-204) В.З.Демьянков пишет, что "как ни парадоксально, успех этой (хомскианской. - Ф.Б.) революции совершенно не проявился в завоевании административ­ных высот сторонниками Хомского" (4, с.248). Что это не так, свидетельствует сам Кернер в вышеупомянутой статье. Успех и распространение ТГГ именно в значительной мере объясняется административным нажимом со стороны сторонников ТГГ, занимавших м занимающих крупные административные посты в АЛО. крупнейшей профессиональной организации лингвистов в мире. Кернер опровергает мнение Ньюмейера, что влияние администраторов - сторонников ТГГ было непропорционально мало. Поль Чапин, директор лингвистического фонда социальных наук, бывший аспирант Хомского, в течение 15 лет занимал указанную должность и через него текли миллионные суммы долларов на поддержку лингвистических программ в Массачусетском технологическом институте. Первый докторант Хомского Д.Лангендоен с 1984 г. был секретарем-казначеем АЛО. Президентами АЛО были сторонники Хомского В.Фромкин (1985), Б.Патри (1986), Э.Троготт (1987). Через них же распределялись гранты, членства в важных комитетах АЛО, выдвижение кандидатов и т.п. "Интересно было бы узнать, — пишет Кернер, - какое количество организаций, связанных с выдвижением членов и оказывающих влияние на назначение приглашенных ученых, эффективно контролируется людьми, которые в широком смысле слова принадлежат этому движению (ТГГ. - Ф.Б.); хотелось бы также знать, какое количество их обладает политической властью в университетах в качестве ректоров, деканов и т.д. Кроме того, если бы не было этого административного давления, можно ли было утверждать, что эта "революция" состоялась? И все же это только один аспект (вероятно, самый решающий), который требует основательного изучения" (22, с. 137). Хомскианская "революция" совершалась не в вакууме, и недостаточно перечитать лингвистическую литературу, предшествующую появлению "Синтаксических структур" (1957) Хомского. Необходимо воссоздать интеллектуальную и социальную атмосферу 50-х годов, перечитать литературу по теории информации, машинному переводу. Воссоздание этой атмосферы позволит понять, что хомскианская "революция" - это отнюдь не революция, а очередной этап в развитии языкознания середины 50-х годов ХХв.

Нельзя не согласиться с мнением Е.С.Кубрякоьой, что "специалисты... выступают против неправомерного отождествления общих теорий языка с генеративизмом" (7, с. 148-149) и уже начиная с середины - конца 70-х годов методологи языкознания начинают говорить об эпохе постгенеративизма.и престижность ТГГ явно идет на спадай многим европейским специалистам начинает казаться, что эра его влияния завершена (там же, с. 150).

Многие лингвисты отмечают, что генеративистская парадигма закончилась и на смену ей в конце XX в. наступает новая парадигма научного знания - парадигма когнитивной лингвистики, интегрирующей в себе искусственный интеллект, языкознание, психологию и неврологию (теорию мозга), т.е. как науки междисциплинарной. Одной из главных задач когнитивного подхода к языку является "исследование структур представления разных типов знания и способов концептуальной организации знания в процессах порождения и восприятия речи" (7, с. 190).

Когнитивная лингвистика, возникшая в США в конце 70-х -начале 80-х годов, естественно, несет на себе и отпечаток некоторых идей ТГГ, в частности представление о языке как порождающем устройстве, ментальной репрезентации грамматики отдельного (идеального) говорящего, моделирования этих ментальных процессов. Когнитивная лингвистика развивает и положение Хомского о том, что она должна быть посвящена изучению языковой способности (компетенции) человека, являющейся одной из самых замечательных, познавательных (когнитивных) способностей. Эти способности формируются и выражаются через язык, через порождение и восприятие речи.

Не рассматривая подробно положений когнитивной лингвистики (см. об этом 7, с. 144-238; сб. "Язык и структуры представления знаний" (1992), "Структуры представлений знаний в языке" (1994), В.З.Демьянков "Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода" (В.Я., 1994, №4), нельзя не согласиться с мнением В.З.Демьянкова, что "когнитивная лингвистика сегодня - формирующееся направление, занятое открытием путей, которыми язык использует общие когнитивные механизмы. В то же время предполагают использовать исследование языка с целью понять такие механизмы. В этом глубокое ее отличие or генеративной лингвистики, считающей, что языковая система не зависит от общих когнитивных механизмов" (3, с.57).

Говорить о том, что когнитивная лингвистика занимает сейчас доминирующее положение в языкознании конца XX в., не приходится. В ней также выявляются разные предметные области исследования, своеобразный синтез когнитивного и коммуникативного подходов к явлениям языка. При таком разнообразии представлений о языке современной лингвистике свойственны общие принципиальные установки о языке, к которым относится экспансионизм - выходы в другие науки, антропоцентризм - изучение языка с целью познания его носителя, функционализм - изучение всего многообразия функций языка и экспланаторность - объяснение языковых явлений. "Лингвистику XX в. можно представить в виде "КАК - лингвистики" ("как устроен язык"), на смену которой придет "ЗАЧЕМ/ПОЧЕМУ - лингвистика, в основе которой будет лежать примат объяснения" (5, с.91).

Многие языковеды сходятся во мнении о том, что в конце XX в. появилось множество дополняющих друг друга лингвистических теорий, пытающихся выработать современную интерпретацию того, что представляет собой естественный язык, поскольку одна какая-либо, даже всеобъемлющая теория не может дать всеохватное описание языка. Между тем попытки создать такую теорию, попытки создать новую парадигму уже начинают сейчас появляться. Так, В.Н.Базылев пишет, что современная лингвистика испытывает потребность в создании целостной интегральной концепции естественного языка. Такую концепцию он видит в разработке синергетического подхода к анализу естественного языка на основе связности, всеединства синтезируемых областей знания. "Энергетическая трактовка природы имени (слова, языка) передается с помощью категорий сущности и энергии. Основной тезис при этом формулируется следующим образом: энергия сущности есть сама сущность, но сущность не есть ее энергия. Слово есть синергия познающего и вещи" (1, с.46). По мнению автора, синергетика во второй половине XX в. становится источником нового -эволюционного и холистического видения мира. И с этой точки зрения он полагает, что проблема синергетики языка и речи станет одной из центральных проблем языкознания XXI в. И одним из первых шагов в рамках формирования синергетического подхода к языку Базылев считает формулирование гипотезы о языке, выявление и введение нового материала (языкового-речевого), находившегося вне сферы лингвистики или занимавшего в лингвистике маргинальные позиции; формулировка проблематики, которая пока не разрешима в рамках иных существующих парадигм. Предлагаемая автором гипотеза, как он утверждает, классически трехчастна: она предполагает наличие методологии, метода и методики. В плане методологии за основу берется философская концепция синергетики. Метод представлен в обсуждаемой парадигме герменевтическим методом и методом динамических систем. А методика в данной триаде представлена моделированием, представлением, интерпретацией и т.д.

Мы не говорим здесь о том, займет ли предлагаемая парадигма в языкознании по крайней мере начала XXI в. то место, которое ей предписывает автор. Но хотим только подчеркнуть, что языкотворческие тенденции в XX в. буквально пронизывают интеллектуальное творчество, в основе которого лежит выявление и использование функционирования языковой системы, когнитивных возможностей языкового моделирования реальности.

Не заглядывая далеко в XXI в., можно согласиться с мнением Е.С.Кубряковой, что, "несмотря на фактически наблюдаемые процессы интеграции сближения позиций разных школ, каждая из них продолжает свой собственный путь развития, демонстрируя разные предметные области исследования и по существу являя собой отдельную (малую) парадигму научного знания. В таком случае статус современной лингвистики следовало бы охарактеризовать как полипарадигмальный" (7, с.228).

Важно только отметить, что и сейчас появляются новые области исследования, знаменующие собой поворот от изучения языка к исследованию речи, что позво… Продолжение »