2. Категория "Факт"

Мы собираемся говорить о "факте" как новой категории, точнее — категории недавно открытой*. Естественно, что открытие требует для своей обрисовки некоторого исторического фона, и поэтому мы рассмотрим этот вопрос на некотором отрезке истории. Сформулируем вехи этого временного отрезка в виде двух вопросов, которые ставились и решались, соответственно, в начале и в конце этого периода, или, точнее, в виде двух утверждений, которые давались как ответы на возникавшие вопросы.

(1) Языковой символ для факта не является именем. — Это главный тезис Б. Рассела периода "логического атомизма", т.е. 1920-х гг. Это же и начало той проблемы, которая занимает нас теперь. "Факты могут быть утверждаемы или отрицаемы, но не могут быть именуемы. (Когда я говорю "факты могут быть именуемы", — это, строго рассуждая, бессмыслица. Не впадая в бессмыслицу, можно сказать только так: "Языковой символ для факта не является именем" [Russel 1959, 43]. Что же является адекватным языковым символом для факта в теории Рассела тех лет? — Предложение (пропозиция), а именно — атомарное предложение.

_________________

* Следующая часть (до раздела 3) одновременно публикуется в сборнике в честь члена-корреспондента Российской Академии Наук Ю. Н. Караулова "Язык - Система. Язык - текст. Язык и личность".

[46]

Но тогда "факт" и есть то, что выражает предложение, или пропозиция (все термины берем здесь в понимании Б. Рассела этого периода). За такими утверждениями стоит особое понимание мира: мир состоит не из вещей, а из событий, или фактов.

Позднее, в период работы над книгой "Человеческое познание. Его сфера и границы" (1948, рус. пер. 1957) Рассел определил "факт" без отношения к языку: “"Факт" в моем понимании этого термина, может быть определен только наглядно. Все, что имеется во Вселенной, я называю "фактом". Солнце — факт; переход Цезаря через Рубикон был фактом; если у меня болит зуб, то моя зубная боль есть факт. Если я что-нибудь утверждаю, то акт моего утверждения есть факт, и если мое утверждение истинно, то имеется факт, в силу которого оно является истинным, однако этого факта нет, если оно ложно... Факты есть то, что делает утверждения истинными или ложными" [Рассел 1957, 177].

"Фактом" для Рассела в конечном счете оказывается непосредственно наблюдаемая (данная в опыте) "порция пространства-времени", будь эта "порция" "Цезарем", "переходом Цезаря через Рубикон" или "началом Второй мировой войны".

Вводя таким образом понятие "факт", Б. Рассел, как можно судить из совокупности его работ, преследовал две главные цели. С одной стороны, он хотел основать философию вообще и философию языка в частности на фундаменте английского эмпиризма. В соответствии с этой установкой, в теории не должно было быть места для эмпирически (опытно) не обоснованных первичных положений (понятий). Он подчеркнул это еще раз в своей полемике с Дж. Дьюи: "Д-р Дьюи занят главным образом теориями и гипотезами, в то время как я занят главным образом утверждениями о конкретных фактах (assertions about particular matters of fact). Как я уже объяснял, я считаю, что в любой эмпирической теории познания базовые утверждения должны касаться конкретных фактов (particular matters of fact), т.е. единичных событий, которые случаются только один раз" [Russel 1980, 324]. (Таким образом, заметим попутно, в теории Рассела "событие" — это или синоним "факта" или, во всяком случае, одна из разновидностей "фактов".)

С другой стороны, вводя понятие "факт", Б. Рассел намеревался тем самым расправиться со своим "черным животным" —

[47]

главным теоретическим понятием своих оппонентов (также и оппонентов английского эмпиризма)— "понятием сущности", которое он считал вводящим в заблуждение и ввергающим в дебри бесплодных и темных рассуждений.

Однако Рассел, как и следовало ожидать, столкнулся и с "фактами" не в своем собственном смысле слова, — скорее с "фактами как упрямыми вещами", а именно с тем фактом, что в естественном языке есть имена, некоторые из которых выражают то, что Рассел называл "фактом" в своем понимании: например, Солнце, Цезарь, Рубикон, переход, зубная боль и т.п. В теории Рассела не должно быть места именам как языковым символам для "фактов", а в естественном языке такие имена есть. Естественно, создатель теории захотел выйти из этого затруднения.

И действительно, в его работе 1940 г. — "Разыскание о значении и истине" (это так называемые "Уильям-Джемсовские лекции 1940 г., прочитанные в Гарвардском университете", — таков подзаголовок книги), этот вопрос прямо поставлен. Предварительно нужно сказать, что Рассел различает два главных термина — "имя" и "отношение", под отношением он понимает самое существо предложения — структуру предиката). Итак, вопрос возник: "Can we invent a language without the distinction of names and relations?" — "Можем мы изобрести язык, в котором не было бы различия между именами и отношениями?". (Мы пользуемся изданием 1980 г. — [Russel 1980,94]).

И Рассел откровенно отвечает: "По этому вопросу у меня мало есть что сказать. Может быть, и возможно изобрести язык без имен, но, что касается меня, то я совершенно не в состоянии вообразить такой язык. Конечно, это аргумент не решающий, разве что в субъективном отношении: он кладет конец моей возможности обсуждать проблему." Но проблема остается, и Рассел продолжает:

"Однако, в мою задачу входит предложить точку зрения, которая на первый взгляд может показаться равносильной устранению имен. Я предлагаю устранить то, что обычно называют "индивидными обозначениями" ("particulars"), и удовольствоваться некоторыми словами, которые обычно считают "общими" ("universals"), такими, как "красное", "синее", "твердое", "мягкое" и т.п. Эти слова, по моей мысли, являются именами в синтакси-

[48]

ческом смысле. Таким образом, я стремлюсь не отменить имена, а придать необычное расширение термину "имя" [Russel 1980, 94-95].

Примером трактовки "имени в синтаксическом смысле" является расселовский анализ предложения типа "Это — красное", который он сводит к эквивалентности "Красное есть здесь".

Итак, резюмируя и несколько упрощенно, можно сказать, что в теории Рассела, с 1920-х до 1940-х гг. (хотя и не неизменно, хотя и с уточнениями) рисуется такая картина: мир состоит не из "вещей", а из "событий", или "фактов"; "события", или "факты", существуют объективно, поэтому соответствие им делает высказывания (пропозиции) истинными, а несоответствие — ложными; надо стремиться к тому (в научной теории), чтобы представить "события", или "факты" в "минимализованном" виде, как "кратчайшие отрезки пространства-времени" ("portions of space-time"); наиболее адекватное языковое выражение для "факта" — не имя, а атомарное предложение (пропозиция). Пример: "Цезарь" как собственное имя влечет ложное понимание — представление о некоей "сущности" (Рассел решительно против понятия "сущности"), между тем как анализ — в соответствии с теорией Рассела — должен привести нас к убеждению, что "Цезарь" есть серия "порций пространства-времени" — "Цезарь в данный момент", "Цезарь — вчера", "Цезарь, переходящий Рубикон", и т.п.

-------------

(2) Языковой символ для факта не является предложением (пропозицией). Между этим утверждением, противостоящим тому, которое выражено в предшествующем разделе, и последним можно было бы, по-видимому, установить ряд промежуточных звеньев, постепенно подводивших к данному и принадлежащих разным исследователям. Но мы сразу возьмем конечный результат — тот именно, который и выражен в приведенной форме. Опять-таки резюмируя, и несколько упрощая, этот результат следует связать с блестящей работой Зено Вендлера "Причинные отношения" ("Causal relations" [Vendler 1967]; рус. пер. (Вендлер 1986]). Она явилась завершающим звеном целого этапа американских исследований; в

[49]

частности, она была непосредственным ответом на работу Д. Дэвидсона (см. [Дэвидсон 1986]).

Как показывает само название, Вендлер рассматривает в своей статье прежде всего понятие "причины", но путем к решению проблемы является установление того, что такое "факты".

Конечный вывод Вендлера гласит: "Причины — это факты, а не события" (Вендлер 1986,270, 275].

На первый взгляд, может показаться, что Вендлер понимает "факт" так же, как Рассел. Некоторые места его статьи заставляют считать, что он и сам так думал или, во всяком случае, не обратил внимания на существенное отличие. Так, например, в разделе III (с. 273 — здесь и далее указываем стр. рус. пер.) он говорит: "То, что утверждается, может быть фактом, но чье-либо утверждение не может быть фактом, а может только соответствовать факту". — Сравним у Рассела: "... моя зубная боль есть факт. Если я что-нибудь утверждаю, то акт моего утверждения есть факт.. ." и т.д. (см. выше). Это отличие очень важно, если его проанализировать (такой анализ мы здесь опускаем), мы придем, по-видимому, к выводу, что теории Рассела и Вендлера не радикально различны, но, скорее, вторая является существенным развитием первой, и развитие заключается прежде всего в открытии новой категории — "категории факта".

Другое существеннейшее отличие состоит в разделении "события" и "факта". Это различие выясняется прежде всего через употребление соответствующих слов в естественном языке. (Здесь Вендлер разделяет основное убеждение Рассела: наблюдения над языком могут помочь нам понять, как устроен мир.) А именно: слово "факт" (точнее, слово "fact" в английском языке) имеет совершенно иную сочетаемость, нежели слово "событие" ("event" в английском языке), хотя в некоторой части их сочетаемости (дистрибуции) пересекаются: слово "факт" и сходные с ним подчиняются тем же ограничениям на сочетаемость, что и не полностью номинализованные группы, тогда как сочетаемостные ограничения слова "событие" (и слов его семьи) совпадают с ограничениями, характерными для полностью номинализованных групп. Так, например, группа That he sang the song и группа His having sung the song— это факты, а не события, тогда как

[50]

группа His beautiful singing of the song — это событие, а не факт (с. 269-270).

К примерам Вендлера можно добавить примеры из других языков, скажем, французское: Qu'il ait chante cette chanson, est invraisemblable — "(Утверждение) что он пел эту песню, невероятно". Здесь неполнота номинализации выражается с помощью употребления наклонения нереальности вместо наклонения реальности — индикатива.

Довольно похожим образом выражается то же самое в русском языке, но в нем возможны вариации:

Что он пел эту песню, — невероятно,

Чтобы он пел эту песню, — невероятно.

— второй способ полностью аналогичен французскому. (К одному тонкому различию, выясняющемуся в связи с этими примерами, мы вернемся несколько ниже.)

Итак, факты — это то, для чего наиболее адекватной формой является неполная — ив принципе не могущая быть полной — номинализация предложения-высказывания. В отличие от фактов, наиболее адекватной языковой формой для события является предложение-высказывание или его полная номинализация. Номинализация же — это окказиональное имя. Таким образом, языковой формой для "факта" является нечто, стоящее на полпути, в "промежутке", между именем, с одной стороны, и предложением (пропозицией, высказыванием), с другой.

Не удивительно, что эта специфическая языковая форма соответствует специфическому содержанию. Вендлер очень хорошо выражает это в следующем пассаже (напомним, что "причины — это факты, а не события"):

"...Если причины, подобно следствиям, являются событиями..., то тогда почему же нельзя и помыслить о том, чтобы причины происходили или имели место, о том, чтобы они в определенное время начались, столько-то длились и внезапно закончились? Почему ни один мудрец не может наблюдать или выслушивать причины, ни один ученый не может смотреть на них в телескоп или реагировать посредством сейсмографа..." и т.д. (с. 271). И Вендлер заключает: "Я могу только попросить логиков узако-

[51]

нить существование фактов, введя факт в число тех единиц, которыми они оперируют" (с. 276).

Вернемся теперь к приведенным выше русским и французскому примерам, рассматривая их как один и тот же тип выражений. Языковое выражение "Что он пел эту песню..." (или "Чтобы он пел эту песню...", или его французский эквивалент) — именно в данной выше синтаксической позиции (т. е. так, что за данным выражением следует некая "рамка" — выражение утверждения, сомнения и т. п.) является выражением факта. Но следующая часть всего сложного предложения, т.е. — "...невероятно", "...это невероятно" или даже "...это ложь" либо подтверждает этот факт, либо подвергает его сомнению, либо, наконец, даже опровергает его. Таким образом, в последнем случае мы получаем на первый взгляд абсурдное (во всяком случае, парадоксальное) выражение "Этот факт есть ложь".

Это очень хорошо почувствовал 3. Вендлер. "В английском языке нет слова для обозначения "фактоподобной" сущности, которая является результатом такого абстрагирования. Не говорить же, что предмет вашего утверждения — это "ложный" факт! Ощущается потребность в подобном родовом термине, обозначающем единство референционно эквивалентных пропозиций независимо от того, истинны они или ложны, однако я не могу подобрать приемлемый термин" [Вендлер 1986,274].

Но начиная с этого пункта рассуждение Вендлера, — я думаю, — направилось по слишком сложному пути, чреватому неясностями и даже ошибками. И причиной тому — английский язык. В английском языке, как мы видели выше на примерах самого Вендлера, наиболее адекватной формой выражения факта является некоторая разновидность (некоторый класс) форм на -ing, но в нем мало употребительны выражения, подобные приведенным русским и нет ничего подобного французским, где "фактовость" выражается нейтрализацией наклонений — изъятием выражения из сферы реальности и тем самым его переносом в -чисто мысленный, "ментальный" мир. Опираясь на формы русского и французского языков, мы прямо приходим к конечному выводу: наиболее адекватной формой для факта служит предикативная связь двух явлений (субъекта и его предиката), выраженная в системе языка, но без соотнесения с реальной действитель-

[53]

ностью во времени, т.е. до утверждения или отрицания. Французские философы языка 1970-х гг. удачно выразили это (в другой системе рассуждений) в тезисе, или афоризме "L'inasserte precede et domine 1'asserte" — "Неутвержденная предикация предшествует утвержденной и доминирует над ней".

Но это же самое является и определением для пропозиции. "В связи с этим встает очень сложный вопрос о том, в чем состоит различие между фактами и пропозицией", — замечает Вендлер [Гам же, 272]. И он дает по существу верный, но очень сложный ответ (навеянный английским языком): "факты референционно прозрачны, тогда как пропозиции, даже истинные, референционно непрозрачны" [Там же, 272].

И вот его конечное определение (которое мы приведем сначала по-английски): "As propositions are the result of an abstraction from the variety of paraphrastic forms, so facts are the result of a further abstraction from the variety of equivalent referring expressions. A fact, then, is an abstract entity which indiscriminately contains a set of referentially equivalent true propositions" [Vendler, 1967, 711]. Русский перевод (наш, несколько отличающийся от опубликованного): "Подобно тому, как пропозиции представляют собой абстракцию от набора перифрастических форм, так же и факты представляют собой дальнейшую абстракцию от набора референционно эквивалентных выражений. Таким образом, факт — это абстрактная сущность, соответствующая конкретному классу рефереционно эквивалентных истинных пропозиций". (Это определение, очевидно, аналогично определению фонемы: фонема есть класс эквивалентных конкретных звукотипов — аллофонов.)

Но французский и русский языки позволяют достичь этого определения, кажется, более простым путем, более наглядно.

В самом деле, если "Что он пел эту песню" является выражением абстрактной сущности — пропозиции, но также и выражением факта, и если то же самое языковое выражение остается пропозицией в двух высказываниях —

(а) Что он пел эту песню, — это истина (правда, факт);

(б) Что он пел эту песню, — это ложь,

[53]

но является выражением факта только в первом из них (в "а"), то отсюда следует, что — выражения "а" и "б" несовместимы в рамках одного и того же рассуждения, т. е. в рамках употребления одного и того же языка (в данном случае, русского) в одной и той же системе рассуждений, в одном и том же тексте. Таким образом, факт есть пропозиция, истинная в рамках одного данного текста, который представляет собой особый случай употребления некоторого языка, особый "подъязык", или, как мы уже сказали выше [1]-дискурс.

Обычно в связи с подобными рассуждениями о "фактах" (совершенно справедливыми) упоминают также концепт "причины" и приводят знаменитый пример с трагедией Софокла "Эдип-Царь". Рассматривают причину трагедии Эдипа: является ли ею то, что Эдип женился на женщине по имени Иокаста (которая в действительности была его матерью, но Эдип этого не знал), или же причиной является то, что Эдип женился на своей матери. Мы приходим к ответу (иному, чем у Вендлера), следуя по намеченному выше пути. Выражение "Эдип женился на женщине по имени Иокаста" принадлежит миру Эдипа и греческому языку и — одновременно "подъязыку" этого языка, которым пользовался Эдип и его окружение. Что касается выражения "Эдип женился на своей матери", то оно принадлежит также греческому языку, но иному миру — миру "всеобщего, универсального знания", которым обладали боги, но не Эдип и его близкие, и это иной "подъязык" греческого языка. В языке Эдипа (в его "подъязыке") это выражение вообще лишено смысла. Трагедия Эдипа наступает в тот момент, когда оно внезапно переходит от своего мира к миру универсального знания. Первое из приведенных выражений является "выражением факта" (или: "выражением для факта") в другом языке. Но оба выражения принадлежат греческому языку и являются в нем выражением эквивалентных пропозиций. (Мы вернемся к концепту "Причина" ниже, в пункте 3.)

Итак, "факт" есть результат представления некоторого действительного "положения дел" в системе данного языка, причем под "языком" необходимо понимать то, что сказано об этом выше. Нет фактов вне мира, но нет фактов и вне языка, описывающего данный мир.

[54]

Но тем самым у всех лингвистов и философов языка есть право сказать, что открыта новая категория — "факт".

"Я всецело присоединяюсь к предположению Дэвидсона, — говорит Вендлер в упомянутой работе, — что события следует относить к первичным элементам онтологии причинных отношений. В то же время мне бы хотелось сделать и следующий шаг в этих метафизических построениях, добавив к первичным элементам еще один, а именно факт. Языковое выражение причинных отношений, подобно многим другим языковым сферам, заставляет предположить, что факты, наряду с объектами и событиями, также составляют первичную категорию нашей естественной онтологии. Многим из нас, привыкшим к строгим пустынным пейзажам, такое размножение первичных элементов покажется отталкивающим. К сожалению, джунгли есть джунгли, нравится нам это или нет" [Вендлер 1986, 264].

В заключение напомним, в какой ряд категорий вписывается обрисованная таким образом категория "Факт". — Конечно, не в ряд категорий Канта. Категория "Факт" продолжает ряд лингво-логических, или лингво-философских Категорий Аристотеля. Вот этот ряд (левая колонка — современный русский перевод, правая — традиционный латинский перевод с древнегреческого)

1. Сущность (субстанция) Substantia

2. Количество Quantitas

3. Качество Qualitas

4. Отношение (Соотнесенное) Relatio

5. Где? (Место) Ubi

6. Когда? (Время) Quando

7. Положение Situs

8. Обладание (Состояние) Habitus

9. Действие Actio

10. Претерпевание (Страдание) Passio

— и мы завершаем теперь этот список, -

11. Факт — Factum.

[55]

(Анализ десяти Категорий Аристотеля я лингво-философском ключе можно найти в нашей книге "Имена. Предикаты. Предложения." (см. Степанов, 1981).

ДАЛЕЕ